Сказки балерин-прим

– Послушай красавица, нога твоя выше головы - превыше похвал, первая премия ей на балетной ярмарке искусств в Пизе.

Ты постоянно сокрушаешься, что отказала Королю Пизабороду - сковородой его гонор не прикрыть.

Неужели, мои зловонные лохмотья дервиша и накладной нос Циркового Буратино не милее, чем Король Пизабород и его окрестности?

За что мучаешь меня, несчастного с размером ноги пятьдесят?

Не прелюбодействовал с сороками, не воровал по карманам финики, но не минула меня твоя чаша с ядом.

Наконец пришли они к дому любви - маленький-премаленький, причиндалы грустного гнома в доме с трудом уместятся..

– ООО! Мракобесие! Неужели настолько черна моя душа, что я вынуждена репетировать в лесном сортире?
– несчастная Королевна возопила, вырвала пучок крапивы и била нищеброда по осветленным - после пива "Карлсберг" - очам.

Певец засмеялся, щелкнул пальцами и воздержанно улыбнулся:

– Не за рукоделием тебе возле Королевского окна сидеть, женушка с шестым размером прелестных грудей.

Отныне - это наш дом, наша Родина, и, если увидишь во сне бабку в лаптях - не пугайся, я - а не бабка - померещусь тебе в сером ледяном тумане Полесского утра.

Королевна в ответ стала на четвереньки и со злорадством - знала, что нищеброд онемел от её задней красоты - проползла в избушку - колыбель человечества.

– Где же слуги, которые мне на лютне сыграют реквием по тебе, прокажённый муженёк?

– Слуги? Луна на небе тебе - осипшая толстая горничная с клювом орла вместо носа!
– нищеброд ладонью смял своё лицо, овладел предметом разговора и успокоился - почти навеки, соляной столб в теле певца.
– Ты - моя кавказская пленница!

Еду добудь, свари и меня накорми, иначе я тебя накормлю плеткой, а затем твоим разухабистым нежным телом накормлю диких оленей; олени в нашем лесу от голода величиной с мух.

Но прима-балерина ничего не смыслила в домашнем хозяйстве, не отчаянная домохозяйка; огонь не зажгла, еду не приготовила - прОклятая девушка с чувствами в левой груди и пустословием на языке - на Марс её на поселение.

Нищеброд превратился в призрака бабы, дунул на лапти, обмотал жену белым саваном, натянул на себя детскую рубашку с петухами, икнул в смертельной тоске, лицо его - лиловое одутловатое древнегреческое - скрыто под комарами.

Сам разжег огонь, приготовил суп из поганок, попробовал и засмеялся добрым смехом ветеринара-кудесника.

Три дня варил похлебку, а затем вышел из ступора, умылся болотной водой, долго вспоминал жену - не русалка и не сатир Королевна.

– Женушка! Разжирела ты на моих поганках, на бесшабашную акробатку из шикарного Цирка похожа.
– Нищеброд бился лбом о сырую землю, выколачивал остатки яда из мозга.
– Пора за работу: садись, веники плети для шведской бани.

Ты - прима-балерина, но - потому что нищая - тебя плясать не допустят в баню, обзовут утопленницей, потому что ты слишком красивая беляночка.

Веники продашь, Короли в бане распарятся и по пьяни попросят тебя сплясать голой на столе: снисходительно усмехнутся в седые бороды друг друга; не ожидают, что в теле нищенки кроется талантливая прима-балерина Большого Театра Российской Федерации.

Ты спляшешь, удивишь, авось и яблочками нам на ужин наградят, скукоженные короли-убийцы, чертей они любят целовать в рыла!

Нищеброд отправил жену в лес заготавливать прутья и веники плести.

Долго ли коротко жена плела веники из еловых веток, но вернулась румяная, распаренная, юбка смятая на голове флагом победы трепещет.

Руки девушки исколоты, словно ежиками в волейбол играла.

– С расцарапанными руками тебя в шведскую Королевскую баню не допустят, подумают, что ты - образованная читательница, а не балерина!

Садись за прялку: пряди нити из шерсти гориллы и чёрта.

Королевна с охотой села за прялку и мечтала сплести толстый канат и канатом задушить нищего мужа, в глазах которого - тоска и пьянство.

Жесткие нити въедались в мягкие пальчики прима-балерины, вскоре они превратились в говяжьи сосиски

– Ни на какую китайскую работу ты не годна, прима-балерина!
– муж обрадовался, гордился своей театральной женой - похожей в минуты злости - на золотую статую Венеры.
– Глиняные горшки продавай - танцуй среди горшков, потешай карманных воришек и продавцов ослятины.

– Страшная участь - балерина-торговка ночными глиняными горшками!
– Королевна вскричала, с чувством собственного достоинства подняла возле дома ножку выше головы - дятла удивила легкостью и непринужденностью.
– Что, если на базар придут почтенные балероны из королевства моего отца и увидят меня танцующую среди ночных горшков?

Посмеются надо мной в Совете Федераций и на Генеральной Ассамблее ООН!

Надевать нечего, девушка примирилась со своим мужем нищебродом, нагая ушла торговать глиняными горшками, в которых до нашей эры греки хранили нечистоты.

На базаре к торговке прима-балерине слетелись покупатели, нахваливали её стать, прыжки над горшками и в уплату за красоту девушки, за её безупречного "Лебедя" раскупили все горшки, даже не оставили черепка студенту философу из Парижа.

За горшки платили, как за билет в театр, и многие покупатели отдавали деньги, качали седыми головами и забывали о горшках, потому что нет во Вселенной горшков, они - выдумка человечества, а человечество - ФУЙ! пылинка.

Неделю нищеброд и бывшая Королевна жили на вырученные деньги, нищий пьяно смеялся, на глаза его налетала белая мгла, и он мечтал:

– С твоим талантом прима-балерины - когда нагая танцуешь среди ночных горшков - не нужны горшки, можешь продавать воздух.

Но человек честный, он накопал в Акрополе еще глиняных горшков и снова отправил жену на базар - за золотом скифов.

Королевна задумала месть по-итальянски:

"Продам горшки, подкуплю молдаван, они моего мужа нищего убьют, а мне достанется его избушка и... и... нищета чистая, кристальная; слеза девственницы не омрачит мою нищету!"

Не успела продать горшки - из-за угла выскочил пьяный балерон, вбежал в самую середину её ночных горшков и перебил их все вдребезги, поклонился, сказал, что его искусство - потому что мужское - выше подниманий женских ног.

Королевна от злости зарыдала, протягивала руки к балерону, просила убить её:

– Что же со мной случится еще хуже, чем нищий муж и разбитые ночные горшки, из которых древние греки кушали фасоль с соусом.
– Что-то вроде улыбки смертницы показалось на беленьком личике прима-балерины, она сорвала с балерона золотой хитон, накинула на свои алебастровые плечи и забыла, что только что болела душой, измывалась над собой и не верила в Светлое будущее с доброй улыбкой коммунизма!