Сказки балерин-прим

Королева горько заплакала, побежала с танцем по гостям, поцеловала каждого в уста: у кого угольные губы, у кого - маковые, а кто - и без губ, потому что вырвали за разбойные дела.

Вернулась к Королю, присела в поклоне по-мужски, знала, что любят Короли растопыренные ягодицы мужичья, нет в них Правды, в ягодицах простолюдинов, но Короли ищут...

– Как мне перед тобой лечь, Король Пизабород?

Лети, душа моя, опыляй ромашки!

Ох, как мило я лепечу, умненькая прелестница с губками-бантиками!

Ах! Я достойна тебя, Король, поэтому - твоя жена, ноги мои - булки белые!

– Утешь меня, медведица белая!

Ушло время казнокрадов, мы попали в полосу безвременья, когда старухи не умирают и не оставляют наследства после смерти, а петухи поют постоянно; исчезло утро и исчез вечер.

Сейчас мы отпразднуем свадьбу - эхо до Амстердама докатится!
– Король Пизабород подмигнул придворным дамам, дамы закрыли лица веерами, что-то говорили тихо, косо поглядывали на Короля, и в очах придворных балерин проскакивали искры жалости.

Подошли художницы, нарисовали на нагой прима-балерине одежды (девушка не пожелала облачаться в шикарный бархат и атлас: тело потеет под одеждами, а нога вольно не взметнется в бесшабашном танце повелительницы волкодавов).

Отец прима-балерины, Король, который её изгнал и проклял, пришел на бал, улыбался кротко, боялся гнева - теперь уже царственной - дочери.

По древней немецкой традиции Королевна выколола глаза батюшке и оставила его кудахтать с взволнованными фрейлинами.

Пошло настоящее Европейское веселье: все поют и пляшут, руками и грудями машут, за здоровье молодых пьют фиолетовое крепкое, восхваляют прима-балерину и денег - денег золотых ей горы насыпают под ноги.

Ах, подружки мои, прима-балерины, и нас пригласят на этот вечный праздник: спляшем на столах среди амфор с фиолетовым крепким!

ПРИМА-БАЛЕРИНА ДЛИННЫЕ НОЖКИ

Бедняк-крестьянин сидел однажды у камина в загородном доме, подгребал под ноги золотые червонцы, а жене - угли горячие в чулки, не заметит жена в прелести, потому что - прославленная прима-балерина!

С Костромской напевной тоской, в которой проскакивали бусинки Амстердамского гей парада произнес:

– Жалко, что ты не родила нам нормальную дочку - прима-балерину!

Никто не пляшет на столе среди горшков, а наша единственная дочка - хлеб на неё зря переводим - худая, безгрудая тростинка карлица.

Ночью на двор пойду чёрта кочергой прогонять, не замечу дочку, наступлю на неё - и вся история Дойчеленда сгинет под моим лаптем.

– Да, если бы дочка наша превратилась в пышку фрекен, в маленькую гитлерюгендшу, то я бы отдала её в театр при Казармах; любила бы её заочно - мама моя, Берта, горюй!
– прима-балерина жена ответила со скорбным вздохом, хоронила свои мечты о яхтах, о Золотых Дворцах, о дрессированных бегемотах в ливреях и молдаванах - потешных, жизнерадостных, с Донецкой перчинкой в адских очах.
– Да полноте, друг моей, балерон-гусар!

Взяли бы гитару, сыграли жалостливое, а я бы станцевала "Лебединое озеро" - лучше, чем мечтать, что наша замарашка превратится в ограненный алмаз!
– матушка красиво выгнула спину, подняла ногу выше головы - засияло, воспламенилось в горнице.
– Пришли снова, к чему подходили робко, с опаской - к сложностям вырастить из замарашки прима-красавицу балерину с глазами-Звездами.

Для женихов нет у нас денег, женихи - куры, цып, цып, на золото сбегаются, а Космосу безразлично - модель ли у нас дочка, или - замарашка с чужими благами на уме и канализационными очками минус сто.

Вышла из склепа дочка - худющая, кривая, заморённая - печать о профнепригодности негде ставить - переломится девушка.

Глазенки чернели адской бездной, неразумной, безысходной.

– Да, не о такой дочке мы мечтали, не о ящерице чешуйчатой, - отец и мать воскликнули и в порыве единения пожали друг другу руки, скорбно размышляли о дальнейшей жизни своей уродливой карлицы.

Случился однажды крестьянин с домовым и пришлось ему ехать в лес за целебными травами.

"Сумел сделать гадкое, имей мужество отвечать перед Законом и лекарями", - словами и кнутом крестьянин подгонял себя - задумчивый житель Планеты Земля.

– Батюшка, я не красавица, но тренируюсь в балете - ножки и ручки обламываются сучками березы, но стараюсь!
– просвечивающаяся от голода дочка вышла из каморки, подстелила черной гнилой соломки и упала.
– Возьми меня в лес - хоть травку покушаю и шишки - цинга одолела; перед зеркалом иногда встану нагая, ищу груди - нет их, улетели к брусничным птичкам.

– Сдохнешь по пути, шагнешь за порог и туман саваном покроет тебя, доченька!
– отец откусил от каравая, с сомнением посмотрел на голодную дочку балерину и с глубоким вздохом житейской мудрости палача, убрал хлеб в портки.

– Сдохну - тебе же, любимый батюшка - отрада!
– дочка засмеялась, попыталась поднять ногу выше головы, но упала и зарыдала - горько-горько - так рыдают Амстердамские певцы, когда их друзья улетают в жаркие страны.

Отец испугался родительского комитета и органов опеки, свалил дочку в телегу и повез в лес - на выселки: ковырял крючковатым пальцем в левом глазу девушки, искал в нем черта или Правду, ожесточался; ехидная усмешка застыла на мертвом лице крестьянина, звала на рыбалку на акул.

В лесу свалил полумертвую и полуживую дочку с телеги, наклонился, и вдруг, удар - будто почтмейстер кнутом - обрушился на барабанную спину мужичка.

Когда крестьянин очнулся, открыл глаза, то увидел - чудо-чудное, диво-дивное: прима-балерина красавица, нагая, с венком сон-травы на изумительных волосах головы (а нижние волосы заплетены в причудливую индейскую косичку) стояла у сосны, а нога - нога-то поднята выше головы в балетном стремлении покорить мир Красотой.

– Домой бы не возвращался, на тебя смотрел бы, прелестница!
– крестьянин жевал бороду, бросал злобные взгляды прокаженного бегемота на дочку и тут же переводил взор на лесную прима-балерину без трусов - краше её нет на небе.
– Я нагнусь, а ты поцелуй меня, куда захочешь; глаза закрою - представлю, что не ты поцеловала, а лесной ветерок шаловливо щекочет бархатными губами зайчика.

– Закинула бы я тебя в берестяную избушку - к твоему любимому зайчику - и подожгла бы!
– красавица прима-балерина опустила правую, подняла - левую ногу - шишки на дереве покраснели от восторга.
– Отдай мне дочку, в прелестницу её превращу, с нехитрой корзинкой нагая выйдет на дорогу, балет спляшет - купцы умрут и упадут спелыми колосьями конопли.

Крестьянин отдал дочку замарашку прима-балерине, думал - на шкуру для сумочек, но просчитался, ох, как просчитался горе-отец с косыми глазами бобра: