Сказки на ночь для взрослого сына

Коллеги не обратили на надпись чем-то белым никакого внимания. Пили грузинский чай, хрустели вафлями, удивлялись их вкусу, но, как люди интеллигентные, вопросов не задавали, а поздравляли Кузю с круглой датой.

И только крайне непосредственный завсектором Юр Юрыч, завершив свое цветистое поздравление и вкусив торта, тут же спросил:

– А что это у торта вкус какой-то соленый?

Кузя всё честно рассказал: и про надпись, и про соль. Почему-то в комнате стало тихо. Юр Юрыч хотел грубо выругаться, но сдержался. Выругался завсектором позже, когда Кузя уже ушел.

А Кузя вскоре уволился по собственному желанию, оставив должность старшего научного сотрудника, которую он занимал, вакантной…

Долго ли, коротко ли, но Кузины друзья постепенно смирились с его холостячеством, и шутки по этому поводу отпускали всё реже и реже.

Тогда-то Кузя и познакомил их с умной стройной натуральной блондинкой. Блондинка сходила раньше замуж, но к моменту знакомства с Кузей уже успела развестись. Одним словом, у Кузи случился новый служебный роман.

Блондинку звали Людмилой; кроме того, на одной из своих школьных фотографий новая Кузина любовь разительно походила на Ермилову. Но от Ермиловой ее категорически отличало то, что она не знала французского языка и согласилась выйти за Кузю замуж.

Так всё у Кузи и срослось…

Кузя и его жена отпраздновали тридцатилетие свадьбы. У них взрослая дочь. Замужем.

Кузе уже стукнуло 65. Он немного поседел, немного пополнел, но всё еще громко и оптимистично поет под гитару песни прежних лет на редких посиделках с друзьями. До сих пор Кузя свято верит в то, что хорошую книгу найти труднее, чем встретить хорошего человека.

Правда, его давно не называют Кузей – только старинные приятели; да и те – за глаза.

Кузина дочка родила девочку, долгожданную Кузину внучку. Маленькую, беленькую и хрупкую…

Настоящий le muguet de mai.

Единственные дни

На протяженье многих зимЯ помню дни солнцеворота,И каждый был неповторимИ повторялся вновь без счета.И целая их чередаСоставилась мало-помалу —Тех дней единственных, когдаНам кажется, что время стало…Б. Пастернак.Единственные дни

В трудах, в воздержании и в молитве Филиппов пост пролетел, как всегда, быстро. Зима в полной силе, снег да мороз.

Иван Николаевич, проверяя под конец года свои траты и барыши, вполне удостоверился в значительном превышении последних. Что ж, поработали на совесть, надежно растет его дело и его состояние. Семейство здравствует. Стало быть, можно и о праздниках подумать.

Подарки семье, артельщикам, работникам – это понятно; и Богу угодно, и для дела хорошо. Младшего сына, Николашку, надо бы на Екатерингофский железнодорожный вокзал свозить, показать ему убранную электрическими гирляндами ель; ее там обычно выставляют к Рождеству. Детвору можно в кондитерскую к Пфейферу свозить, а жену – по магазинам. Жаль, Пассаж на перестройку закрыт; хотя чего ж жалеть-то? Там подряд намечается весьма выгодный…

Проглядывая газеты, Иван Николаевич не без интереса читал заметки про то, как в Европе встречают новый год и новый век.

И появилось у Ивана Николаевича желание, которое он решил всенепременно осуществить.

В фотографическое ателье г-на Андерсона на угол Гороховой и Большой Садовой Иван Николаевич прибыл с супругой своей, Анной Федоровной, и со всем семейством загодя оговоренного срока: он привык все делать основательно.

Их ждали. Его самого с женой усадили в полукресла в центре композиции; рядом стояли приготовленные венские стулья и даже пара низеньких скамеек для детей. Высокий, но неуродившийся телом фотограф прыгал вокруг заказчиков, натурально, как кузнечик, расставляя и рассаживая многочисленную родню Ивана Николаевича.

У Ивана Николаевича большая семья. Сыновей у него четверо: Луко, Антоний, Михайло и Николашка. Еще дочка у него есть, Лизавета, справная, за хорошего человека выдана. Бог только ей деток пока не дает… Зато старшие сыновья, Луко и Антоний, оженившись, уже пятерых внучат ему народили.

Иван Николаевич в дела фотографические не вмешивался: у каждого своя работа. Однако он решительно поставил по правую руку рядом с собою старшего своего сына Луку, слева от Анны Федоровны – младшего, Николашку.

Да, у Ивана Николаевича во всем порядок и прибыток: и в семье, и в промысле. И удача его не чуралась, спору нет, но более удачи помогли ему упорство, ум и спорые на любое дело руки. Потрудился он на своем веку в избытке, никакой работой не брезговал, за все Бога славил и благодарил!

И было за что: вышел Ивашко из подлого сословья; дед крепостным родился – крепостным и помер, а Ивашко вот в столице укоренился, артель у него строительная, кой-какая торговлишка.

Если Бог даст, то году к двенадцатому и дом собственный можно будет поставить, чтоб внуки его, Ивана Николаевича, столичными обывателями сделались. Может, вырастут – в лекари выйдут, а может – и в адвокаты.

Вот Николашка подрастет – и отправит его Иван Николаевич учиться на инженера. Для фамилии большая польза может получиться!

Вспомнил Иван Николаевич, как его отец, Николай Иванович, по которому Николашку-то и нарекли, вписал его, Ивашку, в свой паспорт и на новенького привез в Санкт-Петербург. Случилось это точно уж после царского манифеста о даровании свободы. Ивашкина мамушка, собирая его, плакала безутешно. Когда запрягли коней, а все сестры высыпали из сеней на крыльцо, она вышла из избы их провожать. Потом все шла, шла за санями до околицы, все крестила сына: чуяла она, что и сына будет видеть только изредка.

И надо ж тому случиться, чтобы в тот год попали они с тятей в страшный пожар. Все полыхало вокруг – ух! Пламя все небо застило, жар воздух плавил. И здесь, на Садовой, горело, и в Троицком переулке, и в Щербакове. Тятина со товарищами лавка дотла сгорела. Слухи поползли: как же без слухов-то? Без слухов у нас нипочем нельзя! Баяли: поджоги да нигилисты…

Расследовали – разыскивали, даже с ним, малым, околоточный при тяте беседу вел: не углядело ли дите чего эдакого? А опосля приговорили, что-де на складах ветошь смоляная да пакля полыхнули. Вот вам и все нигилисты-поджигатели!

И никто, вроде, не виноват, а долги отдавать надо, товару погорело – видимо-невидимо. Тяжко тогда пришлось, не выскажешь…

Тятя пристал к артели земляков и принялся с ними в городе дома строить. Ивашко же – сначала на побегушках, потом на подхвате, потом помощником; все ремесло изнутри изучил. Был он не по годам любознателен и сметлив, сам собою выучился грамоте и приохотился читать; читал все подряд: и псалтирь, и газетки вчерашние, и вывески.

И Господь не оставил! Прознал Ивашко про ссудосберегательное товарищество, составленное в Ветлужском уезде местными мужиками, уговорами уговорил тятю Николая Ивановича туда поехать. Приехали они в село Рождественское, побеседовали с добрыми людьми, расспросили их, как у них получилось деньжатами сложиться, да как промысел начать.