Сказки о сотворении мира

Натан Валерьянович махнул рукой.

— Лучше бы ты помолился, Оскар. Ты обращаешься к мыслящей субстанции на своем языке и хочешь ей доказать, что она обязана выполнить твою просьбу. Ты так наивен, что мне за тебя страшно.

— Давайте попробуем, Учитель. Сегодня ночью мы точно будем знать, разгонится или нет.

— Не знаю, правильно ли мы поступаем, но перед тем как испытать эту вещь, я должен тебе признаться… на всякий случай: не знаю, как ты, а я понятия не имею, как работает эта техника и как человеку надлежит обращаться с ней.

— Я тоже, Учитель. Давайте вместе помолимся. Только быстрее.

Опустевший поселок выглядел зловеще. Электричество отключили на центральном рубильнике. Не горело ни окошка, ни фонарика, только сирена едва слышно выла за лесом, и трещал мобильный телефон в кармане у Оскара.

— Отключи его… — попросил Натан.

— Не могу. Мне все кажется, что позвонит Юлька. Никаких других телефонов она не знает, только этот.

— Дай мне, — предложила Мира.

Бледный Оскар отдал мобильник графине.

— Звонит один дебил. Блокирую номера — бесполезно. Звонит и звонит.

— Расслабься, — пообещала Мира. — Все уладим.

Графиня решила, что сама пообщается с неизвестным, когда результаты эксперимента станут очевидны не только для Натана Боровского. Валерий Петрович остановил машину подальше от водокачки, высадил физиков, проводил до объекта и вернулся, чтобы не мешать. Мира осталась у башни. Обошла вокруг, поглядела наверх. Вечность начала свой отсчет. Утро должно было наступить, но не наступило, потому что время зависло на мертвой точке, словно достигло зенита и решило передохнуть, прежде чем начать обратный отсчет. В окне, глядящем на север, не происходило событий. Мелькнула тень, и все улеглось, но утро так и не наступило. Утро не насупило до тех пор, пока Натан Боровский не спустился вниз в отвратительном настроении. Он бы не заметил графиню, если б в ее кармане опять не затрещал телефон.

— Отключит его кто-нибудь или нет?! — рассердился он.

— Не велено было…

— Ах, не велено! Почему ты здесь, Мира? Холодно, иди сейчас же в машину!

— А Оскар?

— Пусть придет в себя. Не трогай его.

— Совсем ничего не вышло?.. — спросила вдогонку Мира.

Небо посветлело. Облака, висевшие ночь без движения, медленно тронулись с места. Прохладный ветерок подул после ночи апокалиптической тишины.

— Знаешь, что нужно делать, чтобы люди верили в Тебя? — обратилась Мира к Господу Богу. — Нужно делать хотя бы что-нибудь. Хотя бы изредка.

Она поднялась на вышку и застала Оскара на ступенях в позе студента, провалившего главный зачет. У его ног мерцала лоханка, украшенная кристаллами и обвитая золотом. Возле окна громоздились ящики с проводами…

— Как только в моем поле зрения появится еще один Глаз, — пообещала Мира, — ты сразу его получишь. — Оскар кивнул. — Обещаю, что рано или поздно его добуду.

— Завтра Карась закрывает зону, — напомнил молодой человек. — Завтра у меня даже памяти о Юльке не будет.

— Если у тебя есть идеи, я вытряхну из Карася столько времени, сколько нужно.

— Мы сделали больше, чем могли. Не тянет он на двух кристаллах. Учитель был прав: не тянет! Я выбрал все сроки. Ради чего? Ради того, чтобы дождаться в зоне стрелка?

— Он не похож на стрелка. Он похож на охотника.

— Не утешай меня.

— Оська, ты же боец! Ты обязательно что-то придумаешь. Не отказывайся от завтрашнего дня. Все может измениться!

— Для себя я все уже решил.

— Что решил?

— Выжму из этого «горшка» все, на что он способен. А там видно будет.

— А на что он способен? — поинтересовалась графиня.

— На что угодно в радиусе полутора метров. Этого достаточно, чтобы уйти в лес на Юлькиной частоте. Я не могу оставить ее там одну.

— Вот тебе раз! А Натан?

— Я предложил. У него семья, ты же знаешь.

— Да, — согласилась Мира, — Розалия Львовна сделала свое черное дело. Клянусь, у этой женщины была миссия на Земле, и она справилась с ней. Натан разрешил тебе уйти к Юльке?

— Он не верит, что это возможно.

— А я верю, поэтому никуда тебя не пущу! Только не говори, что ты смертельно влюблен! Не смеши меня в такой ужасный момент!

— Да, я не схожу с ума, — подтвердил Оскар. — Может быть, я совсем любить не умею, но предавать не умею тем более. Не впитал с молоком матери такую способность.

— Конечно, это не мое дело. Может быть, я не знаю всех обстоятельств… но, что касается твоей матери…

— Никто не знает обстоятельств. Но я знаю точно, что не оставил бы своего ребенка никогда. Даже если бы мне угрожала смертная казнь. Не только я такой. Учитель тоже. И это нормально. Или ты не считаешь, что это нормально?

— Во-первых, не зарекайся. Во-вторых… «казнь» угрожала тебе, а не ей, и это существенно меняет дело. Если бы что-то угрожало твоей матери, возможно, она бы тебя не оставила. Любой бы человек тебя понял, если б мать вышла замуж и развлекалась, пока ты скитаешься по приютам. Но она двадцать с лишним лет пряталась в психушке, боялась назвать свое имя, чтобы не подставить тебя. Пряталась, пока с ума не сошла. Думаешь, она за себя боялась?

— Мне тошно об этом думать.

— А я бы поменялась с тобой родителями, не думая, потому что твоя мать, в отличие от моей, дала тебе то единственное, во имя чего стоит жить. То, чего не купишь и не украдешь. То, с чем можно только родиться. Однажды мне представилась возможность выпросить это, а я поступила по своему и никогда себе не прощу.

— Если ты про Греаль?..

— Про твой талант, дубина ты неотесанная.

— Таланта на две копейки, — уточнил Оскар, — самомнения на миллион.

— Я бы за полкопейки с тобой поменялась родителями. Если б у меня была такая мать, как у тебя… Мне б ее гены, я бы… Я бы надела Автору на голову его дурацкий роман и написала свой!

— Меняйся…

— Значит, ты твердо решил предать Натана Валерьяновича вместо Юльки?

— Учитель сказал, что не будет работать с Греалем ни при каком раскладе.

— Он сказал это двадцать раз, не отрываясь, между прочим, от работы. А ты сказал, что будешь… и тут же собрался слинять.

— Учителю не оставили выбора: либо он вернется на кафедру и прикинется дураком, либо его подпишут в проект, в котором ни один нормальный человек работать не хочет. Учитель выбрал кафедру и меня зовет. Там нас обоих живьем склюют… но это неважно. Учитель мне больше не доверяет, вот что самое страшное. Мы больше никогда не будем работать вместе, поэтому мне все равно.