Скиталец. Флибустьерское синее море

В этот момент Мария входила в комнату.

– Брайан? Это тот паршивец, тот изувер, который твоего сына ножом ковырял, вытаскивал пулю, а потом иголкой зашивал. А ты где был? Ты - отец. Куда смотрел?

– Маша, - начал оправдываться Александр, - в море это было. Там скорую помощь не вызовешь. Вертолетов нет. И как быть?

– Хоть как! Ты отец, - сердилась Мария.

– Маша, успокойся, - вмешался Аркадий, - он и так сделал все, что мог. Радоваться надо. Даня то там, то тут. И с тобой и с отцом. Здесь мы за ним приглядим, а там отец. И, надо будет, по отцовски там приструнит его.

– Да я уже большой мальчик, - смеялся Данька.

– У Свена другие методы воспитания. Хуана собирался сжечь. Меня обещал повесить.

– Сын, кто старое помянет, тому глаз вон.

– Вот и глаз обещает вырвать. Я не сержусь, папа. Все было правильно.

– Пойдемте. Я вас покормлю, - Мария прервала их шуточки.

Позже Свену постелили диван в зале. Капитан лег. Закинул руки за голову, долго смотрел в потолок, глядел в окно, где на улице горели фонари. Он дома. Наконец. Дома. Скрипнула половица. Этот пол помнил шаги своего хозяина. Звякнула посуда в шкафу. Вздохнуло кресло. Они переговаривались, обменивались воспоминаньями о своем хозяине. О нынешнем капитане Свене. Обсуждали, как он изменился. На улице Тракторной тихая спокойная ночь.

Часть 13

– Данька! Саша! Мы ушли.
– Послышался из коридора голос Марии Петровны.
– Я тут одежду достал для Саши, в коробке.

Хлопнула входная дверь, Мария и Аркадий ушли на работу.

Данька встал, окликнул отца.

– Папа! Папа. Капитан Свен, вставать будешь?

– Да, Даня, сейчас встаю.
– Капитан поднялся, осмотрел комнату. Все здесь такое родное и такое чужое. Он знает здесь каждую вещь, и словно видит все это впервые. Свен подошел к окну, выглянул на улицу. С неба падали редкие хлопья снега. Тишина за окном.

Белый снег за окном.

Кружева снегопада.

Лишь о чем-то былом

Вспоминать мне не надо.

Здесь чужая страна,

Здесь деревья чужие

Эти ночи без сна,

Их глазницы пустые.

Снег скрипит под ногой,

Год уходит за годом.

И уже далеко за спиной,

Та страна, из которой я родом.

– Грустишь, папа?
– Спросил Данька

– Вовсе нет.

Тут за окном громко прокричала ворона.

– Каркнул ворон, невермор.
– Проговорил капитан.

Эти слова отдались болезненным колоколом в груди Даньки. Он вспомнил о другом колоколе, не том, что звучал сейчас в его груди. Он вспомнил Жаннетту, ее слова. Только колокол тогда звучал не так, не радостно, а как-то глухо, словно из-под воды. Я была молода и не поняла, не поняла... А потом я ждала его. А он больше не вернулся. Она вспоминала своего мужа, ушедшего в море и не вернувшегося назад.

– Папа, завтракать будешь?

– Подожди, я осмотрюсь, умоюсь.

– Ладно, давай.

В сердце капитана звучали строки.

Там я помню весна,

Воробьи пьют из лужи

И стоит у окна

Та, которой я нужен.

Ворочусь я домой,

Разорвав цепи боли,

Обретая покой,

Стану пленником воли.

На вершине горы

Я закат встречу жизни.

Свет угасшей зари,

И печаль моей тризны.

Я еще не прошел

Все дороги мирские

И с богами за стол

Пусть садятся другие

Пусть они подождут:

Торопиться не буду.

У меня долгий путь,

Я блуждаю по кругу.

Свен прошел по комнате, прикоснулся рукой к посудному шкафу, то ли проверяя на месте ли он, то ли здороваясь с ним. Подошел к большому обеденному столу. Оперся на него руками. Здесь, вот здесь, он когда-то сидел, а рядом она. Вокруг веселые шумные друзья. Друзья, которых он почти не помнит, которые забыли его. Потом капитан подошел к неуклюжему пузатому телевизору. Положил на него сверху ладони. Снова здоровался. Повернулся к креслу. Подошел к нему. Он здоровался с этими вещами. Погладил спинку кресла, похлопал ее. Пошел к двери в свою комнату, остановился.

Замер возле закрытой двери. Там был его рабочий стол. Там столько времени провел он рядом с ней, со своей женой. Но сейчас он не решился открыть эту дверь. Он просто стоял. Стоял долго. Повернулся и пошел к комнате сына. Переступил порог. Постоял, оглядывая комнату.

– А у тебя тут очень неплохо. Мило.

– Мне самому нравится, папа.

Свен прошел к постели, присел на нее, провел по подушке ладонью, словно гладил. Сидел и молчал. Потом взял с тумбочки плюшевого мишку, подержал его, прижал к своему лбу. Тихо что-то шептал этой игрушке. Посадил его обратно на тумбочку. Провел рукой по его голове и пальцем коснулся носика-пуговки. Встал и вышел из комнаты.

Зашел в ванную, встал перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение. Он смотрел на самого себя и не узнавал. Там, в этой стеклянной поверхности, он не находил себя. Открыл воду, еще раз посмотрел на свое отражение. В уголках его глаз что-то предательски блеснуло. Свен набрал в ладони воды и плеснул в лицо. Водопад влаги с его ладоней смыл чуть намечавшиеся ручейки горечи.

Заходя на кухню, встал, как обычно на пороге, оперся рукой на косяк.

– Папа, давай, садись.
– Сказал Данька, - Мать кашу сварила. Будешь?

– Конечно, Даня, буду.
– Свен прошел, сел за стол, и они начали завтрак.

– Папа, тебе грустно, да? Ты расстроен?

– Нет, сынок, не расстроен. Вовсе нет. Может быть, немного, но не до такой степени, парень Чердачная балка - это для дураков, а веревка и рея на испанском корабле - это для неудачников. Я не из них. Так что ты не беспокойся.

– Пап, мы сейчас позавтракаем и куда направимся?

– Не знаю, Даня. Я как-то отвык от этого мира. Решай ты, на правах хозяина. Можно просто пройтись по городу, посмотреть, как он изменился.

– Я сейчас позвоню Гришке. Это мой друг. Я тебе о нем рассказывал. Если отец оставил ему машину, мы проедем по городу. Так мы больше увидим, да и ходить пешком по городу как-то стремно.

– Я согласен. Идея хорошая.
– Как хотелось ему пойти на свидание с этим городом, со своей жизнью.

Данька набрал номер друга.

– Гриша, это ты?
– Хорошо бы Гриша был свободен, вдруг родители его запрягли.

– Я, а кто еще?
– Откликнулся друг и проворчал еще что-то невнятное в трубку.