Сколь это по-немецки

Перелет в Бирсут на стареньком самолете, когда-то — транспортнике Британских военно-воздушных сил, занял семь часов. Самолет приземлился в Бирсуте в три часа пополудни. Интересно, почему, спросил себя Захария, я всегда способен видеть свое лицо таким, каким его видят другие. Способен видеть, как я на забаву своим попутчикам во все глаза вперился в Бирсут под нами. Когда они заходили на посадку, ему стало видно, как дорога, возможно — та самая, по которой он отправится в Блитлу, рассекает пустыню на две равные половинки. Летное поле было заставлено пришедшими в негодность со времен Второй мировой войны самолетами; у одних не хватало крыльев, у других — мотора или пропеллера. Присмотревшись повнимательнее, Захария заметил, что всех их недавно заново покрасили. Если не присматриваться слишком уж внимательно, можно было остаться при мнении, что это весьма оживленный аэропорт. Если верить карте, до города от летного поля было каких-то четыре мили. Он медленно побрел к огромному алюминиевому ангару, служившему терминалом.

Самолет он покидает последним. Его никто не ждет. Он должен собраться с мыслями. Шагая с чемоданом в руке к огромному ангару, он ощущает, как его манит пустыня. Широкие диагональные полосы, розовые и зеленые, которыми покрыт весь ангар, не кажутся ему неуместными. В любом другом месте они бы поражали, но здесь, непонятно где, казались вполне уместными. Его не смущает давящий зной и не беспокоит душераздирающий грохот, с которым одномоторный самолет у самого входа в ангар прогревает перед взлетом мотор.

Вы же обо мне не забудете? кричит таксист. Ну конечно, говорит Захария и лезет за бумажником. Отвезите меня прямо в отель. Какой отель. Он здесь что, не один? Захария все хуже и хуже слышит, что говорят вокруг. Слуховой аппарат работает на последней батарейке. Пока они едут через Бирсут, он осознает, что город больше, чем он ожидал. Они минуют уличный рынок, кладбище, лепрозорий, школу, просторную площадь с фонтаном посередине, парикмахерскую, гараж. Когда он вылезает из такси, швейцар, стоящий на ступеньках перед входом в отель «Барселона», подносит руку к фуражке. Это немолодой мужчина с довольно растрепанными усами. Несмотря на жару, он одет во что-то наподобие старой армейской шинели. С шеи у него свисает свисток. Он вносит чемодан Захарии в вестибюль отеля. Слуховой аппарат перестает подавать признаки жизни, и Захария не понимает, что говорит мужчина. Он вкладывает ему в руку монету, отдавая себе отчет, что отныне, пока он не купит свежие батарейки, ему придется полагаться на язык жестов. Когда он показывает в аптеке одну из севших батареек, аптекарь качает головой и пишет на листке бумаги единственное слово: Блитлу. Удивительно, думает Захария, что они завозят батарейки в Блитлу. Не восстановится ли там его слух? Из номера на втором этаже ему видна пустыня. Его манит Блитлу. Через три дня он туда отправится. Один день в Бирсуте ничем не отличается от другого. На старой армейской карте 1940 года он обнаружил Блитлу. На карте, которая висела на стене в вестибюле, значилось, что в этом оазисе находится временный военно-полевой склад.

Когда он покидал отель в пять утра, вестибюль был пуст. Широко ему улыбнувшись и поприветствовав, швейцар дунул в свой свисток, но Захария не слышал пронзительный звук, подзывавший таксиста, который должен был отвезти его в Блитлу. Спасибо, сказал Захария, вкладывая монету в протянутую руку.

Теперь он направляется к центру пустыни, каждый шаг, который он делает, приближает его к центру, и каждый шаг, который он сделал в прошлом, вел его сюда. Даже и не зная еще о существовании центра, он путешествовал в его направлении. Все, с чем он столкнулся до сих пор, кажется привычным, словно когда-то в прошлом его мать описала ему это, рассказывая, как его отец в составе итальянских Экспедиционных сил пересекал пустыню. Поэтому он убежден, что окажется привычным и то, что лежит впереди. В конце концов, пустота, которую он ожидает встретить в центре, будет неотличима от пустоты, которую он испытал бы в своей комнате, после того как ее освободили от всех его пожиток, лишили ее всех тех вещей, за которые он цеплялся с таким постоянством, с таким упорством, с таким безмерным усилием, словно от них зависела вся его жизнь.

СКОЛЬ ЭТО ПО-НЕМЕЦКИ

И вновь для Сесил

На кону в действительности то представление, которое о себе имеешь.

Жан Люк Годар

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НА ГРАНИ ЗАБВЕНИЯ

1

Какие слова скорее всего услышишь по прибытии в немецкий аэропорт из Франции?

Бонжур?

Или гутен таг?

Или паспорт, битте?

И как прозвучит для немецкого уха имя Ульрих Харгенау? Не напоминает ли фамилия Харгенау изучающему паспорт чиновнику о недавнем — по правде, не таком уж недавнем — судебном процессе, на котором была установлена связь Харгенау — по крайней мере, некоторых из Харгенау — с тем, что пресса окрестила патологической и маниакальной попыткой свергнуть демократическое правительство Бундес республики?

Ульриху, однако, ничто уже не грозит. Его не спрашивают: по какой причине вы направляетесь в Германию и как долго собираетесь здесь пробыть? Очевидно, к его случаю этот вопрос не подходит. Обычно, какою бы ни была цель приезжего, на подобный вопрос отвечают: приятно провести время. Так оно или нет, но приятное времяпрепровождение вызывает полное понимание и приятие. Это правильный ответ. Должный ответ. Разве для поездки в Германию не достаточно просто желания приятно провести время. Полюбоваться уцелевшими немецкими замками, церквями, соборами. Несомненно, что бы ни приводило людей в Германию, это не может помешать осмотру величественной барочной и готической архитектуры, путешествию к немногочисленным романтично возвышающимся по берегам Рейна замкам, посещению того или иного посвященного музыке Вагнера или Бетховена фестиваля, когда час за часом внимаешь божественной музыке, растянувшись на душистой траве, а задником сцены служат Баварские горы. А сколько там работ Дюрера или Кранаха, Гольбейна Младшего, Конрада Вица, Мартина Шонгауэра, Лохнера, Бальдунга, Бройна, Амбергера, да еще и изумительный Изенгеймский алтарь Матиса Грюневальда в городском музее Кольмара. Но этим причины, по которым люди приезжают в Германию, не исчерпываются. Они приезжают, чтобы присмотреться к своему прошлому, навестить родственников или места, где родились их родители. Приезжают, чтобы открыть заново свои немецкие корни. А также навестить могилу Гёте и побродить по немецким лесам, впитать ту духовную привязанность к природе, которая лежит в основе всего немецкого. Они стекаются толпами, чтобы изучать музыку или драму или же посещать лекции Брумхольда, который, хотя ему уже и далеко за семьдесят, все еще преподает в Вюртенбурге. Следует добавить, что подчас попадает в Германию и иностранный писатель, стремящийся привлечь внимание к вышедшему немецкому переводу его книги. Немцы, в общем и целом, жадны до чтения. Они уважают книги, уважают печатное слово. Конечно, писатели приезжают в Германию и собирать материал. Они могут воспользоваться любым из великолепных архивов Бонна, Мюнхена, Нюрнберга или Берлина. Скрупулезно ведущиеся архивы восходят к эпохе Дюрера. Что-нибудь в архивах найдется про каждого. И про Харгенау? Тем паче про Харгенау.

Конечно, как немцу возвращение Ульриху после полугодового отсутствия гарантировано. В этом не может быть никаких сомнений. И проходит оно, насколько он может судить, незамеченным. Более нет никаких оснований включать его имя в какой бы то ни было черный список. Харгенау — добропорядочные, уважаемые немцы. Из лучших. Он может приезжать и уезжать когда захочет. Во Францию? Почему бы и нет? В любви ко всему французскому нет ничего необычного. Она не вызывает нападок. Прошлое уже забыто.

Ну а приезжие французы? Их в самолете с Ульрихом было несколько. Что же, скорее всего, первым делом бросится им в глаза?

Несомненно, чистота. Безукоризненная чистота. Как и пронизывающее все вокруг ощущение порядка. Успокоительная надежность. Пунктуальность. Чуть ли не одержимость пунктуальностью. И потом, конечно же, новая, поразительная архитектура. Новаторская? Едва ли. Творчески раскрепощенная? Да нет. Но свободная от былой мрачной и властной тяжеловесности. Возврат к экспериментам Баухауза? Увы, нет. Но все же нельзя не сказать добрых слов в адрес широкого использования в новых пятнадцати-двадцатиэтажных зданиях стекла, в котором отражается не только небо; в него, как в зеркало, смотрятся и более старые исторические кварталы — скопления зданий, тщательно восстановленные в попытке целиком воспроизвести уничтоженные в последней войне районы.

Разве могут не произвести впечатления на гостя из Франции, или Швейцарии, или Америки благовоспитанные, доброжелательные и дисциплинированные люди на улицах, в суете магазинов, в живописно заполненных ресторанах, на неизменно пользующихся успехом спектаклях, в опере. Немцы, как правило, просто счастливы помочь чужаку, иностранцу. По правде говоря, время от времени — но такое может произойти где угодно — сквозь уравновешенную и приятную поверхность внезапно прорывается неистовство, неожиданное насилие, вспышка, отдающаяся стуком пивных кружек по столу, пока те не разлетаются вдребезги, и оттененная гневным выражением на раскрасневшихся широких и мясистых лицах, которое на фоне черных кожаных пальто и черных кожаных перчаток может показаться куда более пугающим, более угрожающим, чем то может быть на самом деле. Но, за исключением этого время от времени случающегося срыва, приехавший в Германию, в Вюртенбург, невольно оказывается ошеломлен замечательно спроектированными скоростными автострадами, die Autobahn; быстроходными добротными автомобилями, сверкающими «мерседесами», «ауди», «БМВ», «порше», «фольксвагенами»; бодрыми, добродушными, вызывающими доверие лицами; процветающими среди изобилия товаров магазинами и супермаркетами; великолепными пейзажами, die Landschaft, тихими сосновыми лесами, озерами, Баварскими горами и голубым небом, der blаие Himmel; а также нарождающейся новой Германией: промышленными комплексами, отлично спроектированными насыпями и мостами, современными фермами, новыми городскими центрами — одним из примеров которых может служить Брумхольдштейн, названный в честь философа Брумхольда, — и большим количеством высоких белокурых мужчин и женщин, многие из которых носят кожаные пальто и куртки. Но откуда это любопытное пристрастие к коже?

И где остановиться приехавшему в Вюртенбург?

В одно-, двух-, трех — или четырехзвездочном отеле, в Gasthaus, в квартире или меблированных комнатах, которые можно снять на неделю или сезон. Но удобнее всего — в одном из лучших отелей, все еще гордящихся педантичностью своего обслуживания, своей кухней и отлично обученным многоязычным персоналом.

Ульрих Харгенау ставит в гостиничном журнале привычный росчерк.

Никаких ненужных вопросов. В нем сразу распознали и приняли немца. Привычна даже его фамилия. А лицо? Да, семейство Харгенау хорошо известно в Вюртенбурге. Ни для кого не секрет, что в определенных кругах его отца, Ульриха фон Харгенау, считают героем. Харгенау? Ну да. Тот малый, которого казнили в 44-м. Этим все сказано.

Комната 702. Вид на реку. И, так уж случилось, вид на тот самый район, где он прожил с Паулой пять лет. Пять ли? Это просторная, симпатичная комната с двумя стоящими рядом кроватями. Огромное, высоченное зеркало над каминной полкой. На окнах — тяжелые дубовые ставни. Роскошные стулья смотрят друг на друга через черный квадрат стола. Свежие цветы в высокой синей вазе. Изящный штрих. До телефона можно дотянуться с кровати. Едва заметно пахнет скипидаром.

Его брат занимает в телефонной книге Вюртенбурга три отдельные строки. Одна для офиса, две другие для дома.