Скорбь преисподней

– Итак, парни, я разведал про Африку и её обитателей, и вот что я вам скажу: никакие это не обезьяны и даже не лемуры… Хозяева клуба – банда таких же, как мы, старых вояк, воевали в том же аду, что и мы. Правда, наёмники. В Африке они действительно занимаются продажей наркотиков, но… на часть вырученных денег они покупают хорошее оружие и снаряжение для нашего брата, в горячую точку. Так что… что делать будем?

– А что изменилось, сержант? Мы вроде как собирались остановить продажу наркотиков в нашем городе?!

– Да много что изменилось, пиджак: во-первых, это наши братья, во-вторых, они помогают нашим на фронте, там действительно не помешало бы ещё что-нибудь кроме калашей.

– А в-третьих, мы можем и не справиться с ними…

– Это-то да, молодцы они, конечно, молодцы, да вот только детей наших на наркотики подсаживают.

– Каких детей? Я слышал только про отпрыска Инокентия, а остальные их клиенты, я предполагаю, это отбросы, нарики.

Этот спор мог длиться бесконечно – у доктора был свой интерес и обида, у сержанта чувство любви и гордости за то, что они помогали фронту, Виктор, возможно, посцыкивал, а Яроврат… Яроврат прекратил эту дискуссию.

– Так или иначе, продавать тут наркотики для своих же горожан – нелучший вариант заработка. Я думаю, надо поговорить, наверняка мы найдём общий язык.

Все согласились. Сержант через общих знакомых договорился о встрече, и уже на следующий день буйные полным составом сидели в Африке. Оружие с собой всё же взяли, но это было несерьёзно. Клуб «буйных» был безобиден перед африканцами. На фоне поджарых, молодых ребят, сильно превышающих их числом они выглядели как оно есть на самом деле, кучка ветеранов, и оружие в их руках ничего не меняло, ибо у африканцев оно тоже было. Встреча проходила на втором этаже клуба, в зале не для посетителей, но сейчас посетителей в клубе не было вовсе – специально для встречи хозяева сделали выходной – мало ли, стрельба, лишний шум…

Второй этаж представлял собой одну большую комнату без хорошего ремонта, в гаражном стиле, с висячими лампами дневного света на проводах и пожелтевшей советской плиткой на полу. Но там было всё, что необходимо для счастья бывшему солдату. Длинная барная стойка из перевернутых на бок полок, применяемых в автосервисе. Дребезжащий холодильник, неизвестного производства, выцветши-бежевого цвета, с хромированной ручкой. Полуразобранный оранжевый советский мотоцикл «планета спорт»; тридцать лет назад это была мечта советского подростка, но нерушимый рухнул, вместе с мечтой миллионов, и мотоцикл всем своим видом доказывал это – нет ничего нерушимого и вечного. Ближе к центру находились пара бильярдных столов и картёжные, за одним из которых и разместились буйные, весь клуб буйных и один парень от Африки; остальные африканцы были разбросаны по комнате в хаотичном порядке.

– Итак, парни, очень рад вам, слышал про вас много хорошего, – заговорила мятая кепка с неприятным лицом при шраме. – И всё же, чем обязаны? Хотите в наши ряды?

– Даа неет, что вы… – ответил сержант, выдавая себя за главного; впрочем, он и был у нас главным, несмотря на то, что это не обсуждалось, так сталось само собой, – мы по другому вопросу. Нам не очень нравится, что вы кормите посетителей наркотиками. Это всё-таки горожане, среди которых есть несовершеннолетние подростки, чьи-то дети…

– Ааа… идейные… – продолжила кепка нагловатым тоном. – Мы тут никого не подсаживаем и не уговариваем, люди сами целенаправленно приходят за дозой. Свинья везде грязь найдёт, не купят у нас, купят где-то ещё, всё равно купят… А нам деньги нужней, чем конкурентам, мы на них покупаем достойные игрушки для фронта. Так что, совесть нас не мучает; и, кстати, служителей закона тоже на нашей стороне, – похвастался неприятный при шраме, акцентируя внимание на том, что у них всё схвачено. – А если, совершенно случайно, кто-то из ваших отпрысков, – продолжала мятая кепка, – приобретает наше снадобье, вы скажите, кто, и они его больше не получат, ни у нас, ни где-либо ещё.

Сержант взглянул на Инокентия, тот молча тупил взгляд; оглядел остальных, энтузиазма в глазах более не было. Согласились с рассуждением кепки молча все, кроме Яроврата, стеклянным, безжизненным взглядом он продолжал внемлить мятую кепку, и лицо его было хладнокровно, жестоко, но всё же оно молчало, как у всех, но, в отличие от остальных, не из страха или подавленности, ему нечего было сказать…

Инцидент был объявлен оконченным, и буйные разошлись по домам, каждый к себе, молча.

Сумрак маленького города сгущался, луна ещё не заняла свой пьедестал, а фонари – явление редкое, обитают лишь на центральных улицах. Яроврат одиноко сидел на скамейке возле своего подъезда и любовался вялой лампочкой. Привычный бумажный пакетик в руках героя настроения не повышал, зато придал красному фитильку лампочки синий нимб; ещё немного времени, и нимб превратится в дымку, а красный фитилёк обычный лампы накаливания, ставший красным, по-видимому, из-за плохой проводки, распустится лучами и превратится в звезду.

Яроврат сидел с бумажным пакетиком в одной руке и играл серебренной монетой в другой. Он не пользовался своим даром уже давно, и вот теперь искал повод остановить африканцев, но повода не было. Единственный пострадавший от наркотиков подросток, о котором знал герой, это сын Инокентия; но одного подростка мало, и потом, может быть, он действительно не очень хороший человек. Африканцы по сути своей такие же заблудшие души, как и он, точно так же они нашли свою нишу в этом бренном мире, сколотив свой клуб, но, в отличие от буйных, африканцы приносили пользу фронту, и одним только этим заслуживали прощенье.

Бумажный пакетик становился всё легче, а мысли героя становились громче в тишине ночного города. Вдруг послышалось неприятное, назойливое жужжание. Муха, в окно первого этажа билась муха, назойливо и упрямо. Она напоминала Иваныча, которого баба Галя не пускала в квартиру, а тот непонятно бормотал, изображая шмеля, на пьяном трёхэтажном и веселил лестничную площадку. Вот и эта, словно под дихлофосом, решила – тут её хозяйство, и, словно озабоченный кот под валерьянкой, жужжала разными тонами и протяжностями, ударяя своим телом о стекло, словно Иваныч кулаком по двери. То ли рыдала, то ли молила, может, бранила, но чего-то важного Яроврат не смог разобрать – не понимал на мухинском.

Раскаты. Могучие раскаты от севера к югу через весь городишко, точно катанный лист металла огромного размера бросили на тучи и ударили по нему, ударили с севера, так что волна пробежалась по листу к югу, изламывая и деформируя его, создавая звуковые искажения и разную громкость раскатав небывалой мощности. Бархатистая глубина их поражала, высыпаясь мурашками по спине и возбуждением мозга. Цифра могла многое, но такое ей не повторить динамиком. Теперь понятно, мухи знают больше людей.

– Как жаль, что я не знаю мухинского. Они могли бы столько мне поведать неизвестного, – произнёс в слух герой.

И вот уже о стекло бьётся не муха, а огромные капли, а муху не видать, муха пропала, нашла другое место, укрылась.

К двери подъезда подошли две женщины, соседки, Яроврат узнал их; одна из них копалась в сумке, по-видимому, в поисках ключей.

– Мой, походу, наркотиками балуется. Пришёл вчера под утро, глаза краснющие, язык вяжет. А я подошла, алкоголем не пахнет. Что, говорю, с тобой? А он мне – устал просто… и спать ушёл.

– Ты знаешь, у моего тоже что-то не то: деньги из дома стали пропадать, шарахается по ночам, а утром никакой приходит, и тоже алкоголем не пахнет.