Скрепы нового мира
Шрифт:
– Афиноген-то на кой черт тут объявился?
– беспардонно вломился в наш междусобойчик Зазубрин.
– Он же вроде как в актеришки подался?
– После гонорара в двадцать тысяч золотом***** можно не только в кино...
– брезгливо поморщилась Любовь Евгеньевна.
– Членство в партии не помешало ему купить четырехкомнатную в Газетном переулке и нанять прислугу.
– Это кто у нас в Москве так здорово зарабатывает?
– поразился я.
– Наловчился тут один товарищ, - по теме квартирного вопроса Зазубрин выступил в удивительном согласии с женой Булгакова.
– Перелицовывает передовицы "Правды" в пьески.
– Вы еще посмотрите, эким он франтом вырядился!
– Любовь
– Ничего себе!
\\\*Из письма М.А. Булгакова: "Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных -- было 3, враждебно-ругательных -- 298.\\\
\\\**ГГ преувеличивает. Топ советских писателей 20-х годов на одном из популярных сайтов выглядит так: Ильф и Петров, Грин, Пастернак, Булгаков.\\\
\\\***Прочнее всего имя Любови Евгеньевны связано с замыслом и рождением пьесы "Бег": её живые рассказы об эмиграции и эмигрантах, о Константинополе и Париже послужили источником вдохновения для писателя при создании пьесы.\\\
\\\****Знание пьесы "Бег" выглядит очень странно, но чудом не является - к постановке и публикации отказано (впервые на сцене в 1957 году), но читали ее, все же, многие.\\\
\\\*****Имеется в виду драматург Александр Афиногенов, один из руководителей РАПП. В 1931 Афиногенов снимался в кино "Гайль Москау" о солидарности советских моряков и зарубежных рабочих. В 1932 году действительно получил баснословный гонорар - 171 тысячу рублей (при зарплате рабочего около 100-200 рублей).\\\
Да у нас на Электрозаводе за такой прикид можно партбилет положить на стол. Кроваво-рыжие туфли на пухлой подошве, над туфлями, несмотря на лето, толстые шерстяные чулки, над чулками - шоколадными пузырями штаны до колен. Вместо пиджака приталенная замшевая куртка, а на голове - берет с коротким хвостиком. Полный набор признаков мелкобуржуазного перерождения, хоть сейчас в стенгазету!
– Бедный, бедный Алексей Максимович!
– фальшиво принялся стенать Зазубрин.
– Он что, ученик Горького?!
– опешил было я.
– Хотя чему удивляться-то...
– Обидчик, - улыбнулась моей промашке Любовь Евгеньевна.
– Афиногенов всю Москву измучил "партийностью литературы". Досталось от его проклятого РАППа* на орехи и Горькому, и красному Толстому, - тут улыбка пропала с ее лица, - а Володю Маяковского, царство ему небесное, эта банда травила до самой смерти, как стая шакалов - раненного льва.
– Боже, пропал калабуховский дом!
– мне зачем-то вспомнились слова профессора Преображенского.
Сомнительной наградой стал очередной пинок в лодыжку.
– Развели скуку, - Зазубрин устало растер лицо широколапой пятерней.
Нашарил в кармане портсигар, тяжело поднялся и похромал в сторону дверей. На его пиджаке, ровно под левой лопаткой, сидела аккуратная заплата.
– L'amour ne se commande pas, les jeunes,** - неожиданно перешла на французский Любовь Евгеньевна.
– Смотрю на таких вот Афиногеновых, и кошмарным сном мне видится Москва. Знаете почему?
– она заглянула Саше в глаза.
– Жить с писателем, слава Богу, совсем не то, что жить с большевиком. Да только нынче писатели сами становятся большевиками. И самое ужасное в этой истории то, что их, по большому счету, никто не заставляет. Сами, они всего добиваются сами, в этом дьявольском РАППе чуть не пять тысяч членов. Да-да, не спорьте, именно сами писатели спешат
– Но ведь возможен обратный процесс!
– попробовала возразить Саша.
– Если бы!
– Любовь Евгеньевна многозначительно повертела в руках свой пустой бокал.
– Как дико, неистово я жалею, что вернулась в советский потерянный рай! Ведь настоящий писатель только лишь потому и писатель, что все пропускает сквозь свою многогрешную душу. Легче простого продать перо, да тут каждый второй его продал! Pourquoi pas, bon sang!?*** За золото, квартиру, паек. Но читателя-то не обманешь, выбирай, или творишь для него, или для души. Хоть стреляйся, как Володя, хоть пей горькую, как Олеша, хоть беги в Париж... спасенья нет.
– Pourquoi pas?
– я поспешно добавил вино в бокалы дам.
– Действительно, почему нет?
– Вспомнив, что именно писали маститые литераторы в тридцать седьмом, щедро плеснул водки себе. Поднял рюмку в руке, на манер черепа Йорика, и с шутливой серьезностью продекламировал: - Je l'ai connu, Horatio, этот истинно русский способ самоубийства.
Супруга Булгакова шутки не приняла:
– Больно много ты понимаешь для юного большевика!
– Алексей не большевик!
– немедленно вступилась за меня Саша.
– Милочка, ваш муж пока не большевик, - Любовь Евгеньевна выделила голосом слово "пока".
– Сейчас не боится ни Бога, ни Дьявола, вы молоды, он может схватить тебя в охапку, увезти на Кавказ и начать жизнь заново. Но попробуй, представь его лет в сорок, перекрученным радикулитом, с тремя детьми, тещей и дачей, или, - тут ее губы язвительно покривились, - оторви его от бананов два раза в год. Что выберет он? Что выберешь ты?!
– Выберу водку, что тут непонятного?
– я опрокинул рюмку в горло, дождался, пока жгучая волна прокатится по горлу и дальше вниз, до самого желудка.
– Интересно, как она через желудок попадает в душу?
– Леш, пойдем домой?
– в голос Саши пробились нотки паники.
Писать для денег или для души? Мое сознание рывком сдвинулось на следующий уровень понимания: мне не нужно ни того, ни другого! Для денег надо было год назад ехать с Мартой в штаты, а не к Троцкому и Блюмкину на Принкипо. Что же касается души... пора, наконец, сказать честно хотя бы самому себе: я инженер, инженер, черт возьми, а никакой не писатель. У меня нет воображения, я не умею ничего выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. Какое там к черту моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! Самый маленький текст требует от меня работы землекопа, грабаря, которому в одиночку предстоит срыть до основания Эверест. Перелицовка Хайнлайна никакое не творчество, а расчетливое ремесленничество. То есть на этом банкете я самозванец!
Коварный план Бабеля раскрылся передо мной во всем своем мрачном блеске. В руку каким-то мистическим образом попала загодя наполненная Зазубриным рюмка.
Тост родился сам собой:
– Никогда не путешествуйте с мертвецами!
Издание книги затянет время. Промедление убьет волю. Без воли мы поедем в ад в компании мертвецов. Горький уже подрядился к ним Хароном.
– Саша, ты как всегда права! Нам пора отсюда валить. Срочно, насовсем.
– Ах, какой он у вас решительный, - притворно восхитилась, а на самом деле, верно, испугалась Любовь Евгеньевна.
– Берегите его, милочка, вам крупно с ним повезло. Но погодите, - она запустила руку в лежащую на коленях маленькую сумочку, пошарилась в ней, и скоро вручила Саше сложенный вдвое конверт.
– Насколько я помню, вы любите читать письма. Попробуйте это, но только дома.