Скрепы нового мира

– Спасибо, - поблагодарила Саша.

– Спасибо, - вторил я ей, поднимаясь со стула.
– В которой стороне выход из этой чертовой мышеловки?

Писательскую пирушку мы покинули в высшей степени вовремя. Дрянная водка, да с непривычки... дорогу до дома я запомнил весьма фрагментарно, а как уснул - забыл и вовсе.

Утро, кроме долгожданного чувства определенности, принесло закономерное похмелье. Плюнуть на обрыдшую работу не позволили остатки совести; пусть побег не за горами, подводить ребят-коммунаров не стоит. Так что про письмо Любовь Евгеньевны мы вспомнили уже за вечерним чаем, когда спорили, оставаться на новоселье Бабеля, или уезжать раньше.

Охнув, Саша метнулась к сумочке, вытащила конверт, нетерпеливым молниеносным движением оторвала край, и тут же недовольно скривилась:

– Ларионовка!

– Тоже мне, ценность, - обиделся я.
– Она бы еще трамвайный билет тебе подарила.

– Древняя-то какая!
– Саша бегло просмотрела текст.
– Эти новости недели три назад по радио передавали.

– Сожги, - посоветовал я.
– Хотя нет! Давай бумажку сюда, есть вариант проще, - я кивнул в сторону туалета.
– Заодно и прочту.

Обратно в комнату я вломился уже через минуту, размахивая ларионовкой как флагом.

– Ты знаешь, что теперь человека из СССР можно выкупить за деньги?!****

– Ну конечно же!
– удивилась моей экзальтации Саша.
– Про это, кажется, даже где-то в советских газетах писали.

– Так почему ты мне сразу не сказала? Это же все меняет!

– Ты цену-то видел?
– скепсис легко читался с Сашиного лица.

– Десять тысяч рублей с носа! Пять килобаксов! Всего-то!

– Всего-то?! Ты вообще в своем уме?! Да это же невообразимая гора денег, нам за сто лет не заработать! Разве что у этого, который Афиноген, гонорар отобрать. И то, пожалуй, не хватит.

– Саша!
– я понизил голос до шепота.
– Вспомни, сколько раз я говорил тебе - в банке, который в Швейцарии, отложены совсем неплохие деньги!

– Неужели... прямо столько?!

– Больше!

– Так то в Швейцарии...

– Пустяки, - я отмел возражения.
– Биография у тебя настоящая, выдержит любую гэпэушную проверку. В преступлениях ты не замечена, двоюродную тетушку или одноклассника отца за границей найдешь?

– Зачем?! Моего деда Фаддея, ну, который Зелинский, в двадцать втором сам Луначарский с вокзала провожал преподавать в Варшавский университет!

– Дед? Живет в Польше?
– обрадовался я.
– Вот к нему-то ты и поедешь!

– А как же ты?

– Выберусь, чай не первый раз!

Душа пела. Будущее раскрасилось в благостные розовые тона: рвать нитку границы одному, или с довеском в виде любимой жены, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Шансы на успех, которые ранее я оценивал в недопустимо низкие восемьдесят процентов, прыгнули вплотную к сотне.

– Постой...

Возражения жены я слушать не стал. Подхватил ее на руки, и закружил, шалея учащенного биения родного сердца.

– Запомни! Все будет хорошо!

\\\*Российская ассоциация пролетарских писателей. Знаменита прежде всего нападками на литераторов, не соответствовавших, с точки зрения рапповцев, критериям настоящего советского писателя.\\\

\\\**Насильно мил не будешь, молодые люди.\\\

\\\***Почему нет, черт побери?\\\

\\\****В реальной истории имело место секретное постановление СНК СССР от 17 октября 1932 года, которое разрешило взимать сборы в иностранной валюте. Такие эмигранты могли оформлять паспорта "в облегченном порядке". Сбор определялся в 1000 рублей (около 500 долларов).\\\

5. Особенности отечественного рабовладения.

Москва, лето 1931 года (почти год с р.н.м.)

– Озверел, скотина?!
– я едва успел выдернуть Сашу из-под колес протобайкера, который решил протиснуться в арку Ильинских ворот мимо телег ломовиков.
– А ну стой, гад!

Куда там... только и мелькнула затянутая в кожу спина за обсаженным мухами лошадиным крупом. Нет в Москве места, которое я ненавижу больше, чем кварталы между Красной площадью и Китайгородской стеной. Здесь каждый булыжник мостовой, каждый закуток, все знакомо до боли, исхожено на сотни раз. Не просто так: год назад, совсем рядом, в Черкасском переулке, мы с Блюмкиным взорвали генсека Джугашвили и его друга Кострикова. Теперь сюда же, по соседству, как в насмешку, большевики втиснули музей товарища Сталина, а с ним зловещий экспонат, заспиртованный мозг моего альтер эго - без вины виноватого скаута Обухова.

– Вот и пришли, - прервала мой ретроспективный экскурс Александра.
– Нам в западный флигель, интересно, с которой он стороны?

– Самой дальней от Ильинки, как пить дать, - мрачно отшутился я.
– Куда еще энкэвэдешники могут засунуть ненавистный иностранный отдел?

– Ты серьезно?

– Пойдем направо, по Часовой линии, - я взял Сашу за руку, как маленькую девочку.
– Прошлым летом я где-то в Дальнем дворе видел на подъезде нужную табличку.

Кто бы мог подумать, что я по доброй воле поведу жену "сдаваться" в центральное, покрытое куполами, гнездовище НКВД РСФСР?* Однако же... одно утешение, к охране госбезопасности нынешний наркомат внутренних дел не имеет ни малейшего отношения.** В чисто его сотрудников входят милиционеры, пожарные, следователи угрозыска, и прочие жилкомовцы. А еще, в довесок к этому пестрому набору, на НКВД возложена выдача общегражданских заграничных паспортов и виз. То есть, то, что остро необходимо Саше в данный исторический момент.

Скоро узкая пыльная кишка черного хода привела нас на третий этаж; я толкнул дверь - открылась забитая столами и барышнями комната. Прямо в лицо, из-за сизой завесы табачного дыма, простучала недовольная очередь пишмашинки.

– Простите...

– Научитесь читать!
– ближайшая машинистка злобно ткнула в сторону пришпиленного к стене листочка.
– Паспорта налево и прямо.

Еще один коридорчик, в котором нужно протиснуться между ящиком с бумагами и расколотой пополам крышкой рояля, и вот оно, советское присутственное место. Клерки за метровой кирпичной стеной, общаться с ними нужно согнувшись, через тоннель забранной решеткой дыры. Окна до половины заклеены газетами, чернильницы и засохшие перья выложены на широких старорежимных подоконниках. Побитая штукатурка стены стыдливо прикрыта образцами многочисленных анкет, рукописных заявлений и прочим хламом.

– Кто последний?
– сориентировалась быстрее меня Саша.

– Стой за мной, дочка, - отозвался усатый седой старикан с живыми, чуть смеющимися глазами.

Очередь показалась мне совсем небольшой, всего лишь в дюжину человек. Контингент подобрался дисциплинированный: никто не лез вперед, не толпился у окошка, мешая наблюдать за процессом оформления бумаг. Стоящая первой гражданка постбальзаковского возраста доставала из пухлой папки украшенные печатями бумажки, затем нервно, по одной, пропихивала их невидимой паспортистке. На отлете, в свободной руке, гражданка зачем-то держала отдельный развернутый лист с вклеенной фотографией.

Скормив ненасытной бюрократии последнюю справку, она порывисто прижала этот самый лист к груди, поверх тускло блеснувшего фальшивыми бриллиантами колье:

– Уж вы простите меня великодушно, господа, только бы срок продлили. Ненадолго... даст Бог.

"Заграничный паспорт" - прочитал я надпись на бумаге под гербом СССР. И тут же рядом на французском: "Passeport pour l'etranger".

– А как же серпастая и молоткастая книжица?!
– от удивления я не заметил, что произнес последние слова вслух. Чуть подумав, добавил, чтобы не выглядеть совсем уж глупо: - Выходит, наврал Маяковский?