Скрепы нового мира

На Невском бурлит водоворот жизни, никакого сравнения с унылой Тверской. Поток прохожих суетливо тащит нас мимо витрин лавчонок, вывесок пивнушек, чудовищного, от Рубинштейна до самой Фонтанки, хвоста очереди за лупошарой копченой треской, матерящих друг-друга приказчиков, дребезжащих трамваев, верениц ломовых телег. Кумачовые растяжки бугрятся привычными лозунгами, далекий репродуктор хрипит обрыдшую демьянбедновскую агитку "нас побить, побить хотели". Но я как-то необыкновенно остро, кожей, сердцем, всем организмом чувствую - мир сдвинулся со старого курса, сдвинулся далеко и необратимо. На лицах петербуржцев нет-нет, да мелькает блеск надежды на перемены к лучшему. Их город - все еще имперская столица, он сильный, он богатый, он выздоравливает быстрее Москвы.

Не удержался, вполголоса забормотал популярные среди аборигенов строчки:

– Мы наш, мы новый мир построим...

– Совсем как у Мейерберга!*** - дернула меня за руку Саша.
– Ты только посмотри на них! Вон там, слева, видишь у столпа?!

Выйдя из сумрака мыслей, я обернулся в указанную сторону. Вокруг Александровской колонны скоморох-поводырь тащил на цепочке ряженного в бабский сарафан медведя, толпа вокруг весело приплясывала под дудочные подсвисты.

– Эээ... Где там Мейерберг?
– озадачился я.
– И вообще, кто он такой?

– Путешественник один, - почему то смутилась Саша.
– Картинки всякие разные рисовал, обычаи описывал.

– А, понятно, - не стал я углублять тему.

Но Саша вдруг уточнила, не для меня, а скорее сама для себя:

– Это ли не торжество крестьянской Руси?

– Скоро на Москве так же будет, - с оптимизмом поддержал я жену.
– Перед Мавзолеем охрана не позволит, а вот вокруг Василия Блаженного можно устроить недурной хоровод человек на полтораста.

Как видно, снова чем-то обидел. Молча, без смеха или улыбки, Саша потянула меня прочь, вдоль облупившегося фасада генштаба в сторону Мойки. Недалеко - на мощеном брусчаткой горбике ближайшего мостика мы уперлись в стихийный рыночек.**** Крики, толкотня, все как положено при социализме, на особинку только прокатывающийся от берега до берега рык закутанного в два до безобразия драных тулупа коробейника:

– Лучины! Лучины каленые, березовые!

Пройти мимо такой лютой экзотики я не смог:

– Продай кучку, сделай милость.

– Владей за сто рублей!

– Светец купи, - с насмешкой посоветовала Саша.
– Плошку под воду я тебе, так и быть, в хозяйстве найду.

– Это еще что?

– Рогулька специальная, в нем эту самую лучину жгут.

– Надо же, какая канитель, - удивился я.
– Всего-то хотел полезный сувенир из Питера привезти, вместо магнитика на холодильник.

Не думаю, что продавец понял точный смысла сказанного, но колебания он уловил точно:

– Не сумлевайся, барин. Добрый товар, седне уж третий мешок зачинаю.

– На каждом углу в Москве найдешь не хуже, - попробовала отговорить меня Саша.

Но я уже успел протянуть коробейнику мажущую свежей краской сотенную купюру:

– Карельские березы мне как родные.

– Благодарствую!
– коробейник старательно отмерил охватом ладоней положенное количество темно-коричневых палочек, ловко обернул их в отодранный от газеты лист, передал мне.

– Правда каленые, - отметила Саша.
– Хорошо на углях прожарили, коптить не будут.

– Лучше лучин не было и нет, хоть в самом Кремле ищи до старых лет, - похвалился на прощание продавец.

Однако, какой пушкин пропадает!*****

Дальнейший наш путь не отличался особым разнообразием. Рынки и комиссионки, лавки и магазинчики, чтоб им поскорее провалиться в социалистический ад. Обошел бы десятой дорогой, но увы, Александра настойчива и категорична в своих желаниях. Только посмей спорить, когда советский Ленинград снабжается заметно лучше Москвы. Допустимый максимум - плестись на полшага позади, да поминать всуе близость порта, авантюризм спекулянтов или ловкость трансграничных контрабандистов. Хотя куда более вероятно, что все перечисленное - лишь следствие отчаянного старания большевиков сохранить лояльность горожан, растленных постоянно валящимися с неба ларионовками.

Ближе к вечеру я догадался, почему жена так противилась лучинам - она переживала за свободное место в портфеле. Мы приобрели изящные испанские туфли молочного цвета, в тон к ним крепдешиновое платье-тунику со сборчатой пелеринкой вокруг ворота, золотые сережки с маленькими красными камешками, мягкий как шелк шарф из ангоры,****** французские духи, полдюжины пар шелковых чулок, и еще гору всяких мелочей. Мне перепала неплохая курточка на модной нынче молнии, пошитая из черной чертовой кожи - сомнительная компенсация убитого дня. Ладно хоть пообедали удачно - в подвернувшемся по дороге ресторанчике нашлись картошка и соленые грузди со сметаной, причем за очень, очень доступные деньги.

В купе курьерского московского завалились язык на плече, перед самым отправлением.

\\\*Именно из-за удобства начисления командировочных "Красная стрела" с 1931 года и до сих пор отправляется в дорогу в 23.55.\\\

\\\**Красный треугольник - первая в России резиновая фабрика (с 1860 года). Кроме прочей продукции производила калоши.\\\

\\\***Имеется в виду альбом рисунков, собранных бароном Мейербергом во время его путешествия по России в 1661-1662 годах. Под названием "Виды и бытовые картины России XVII века" был издан в Санкт-Петербурге в 1903 году.\\\

\\\****Певческий мост - еще и площадь, то есть он достаточно широк для маленького рынка.\\\

\\\*****На самом деле - ничего удивительного, простая перестановка слов в рекламном слогане В. Маяковского с известного плаката "Резинотреста".\\\

\\\******Никакого отношения к кроликам; в начале 20-го века под ангорской шерстью подразумевалась ткань, получаемая из шерсти ангорской козы.\\\

* * *

Наконец-то! Мимо окна промелькнули огоньки трех хвостовых керосинок встречного состава, из-за которого мы проторчали добрых полчаса у мелкого полустанка, носящего, если верить дореволюционной схеме, гордое имя станции IV класса "Осеченка". Впереди у стрелки, в ярком луче головного прожектора, дежурный сигналист крутит лебедку, поднимает вверх коромысло семафора. Одновременно по фонарю ползут очки светофильтра, меняя свет с красного на зеленый. Дымный воротник локомотива на глазах чернеет и наливается силой. Скоро двинемся.

На коленях у меня купленная на питерском вокзале "Правда", открыта на передовице с броским заголовком "Наш ответ - НЕТ". Текст написан по-советски - смело, броско, доступно для каждого пролетария: СССР никогда не пойдет на гнилые компромиссы с подлыми буржуями... поэтому не станет платить по своим долгам.

Меня такой подход не удивляет, достаточно вспомнить хотя бы 1998 год. Однако в тридцатых годах мораль не столь гибка, приличные люди после банкротства все еще стреляются!* А вот у большевиков из ЦК ВКП(б) по этому поводу ни тени раскаяния или стыда, не слышно ни слова об отставке или смене членов Политбюро. Властители огромной страны, без революции, войны или масштабного стихийного бедствия допустили позорный суверенный дефолт,** а в их газете одно тупое бахвальство - "как мы ловко обставили этих ту-у-пых". Конечно, на одной шестой части мира "пипл схавает", однако кому от этого легче? Ставлю золотой николаевский червонец против контрамарки в ближайший Дом крестьянина - завтра заголовки западной прессы поволокут в массы одну примитивную, но страшно логичную идею: bankruptcy of the USSR means the failure of communism.