Скрипач

– До скорой встречи! – ответил Ришаль. Лицо его торжествовало.

Устроившись на мягком сидении ришалевской кареты и глянув на исполненное хищной, животной радости лицо своего спутника, юноша вдруг почувствовал неизъяснимое отвращение ко всему произошедшему.

Да, он хотел, чтобы его музыку слушало множество людей. Да, он хотел совершенствовать свою игру. И да, он даже хотел получать за это деньги, чтобы больше не жить в голоде и нищете, но…

Он чувствовал ту бестактную, слащавую фальшь, которая сквозила в каждой фразе режиссера и его начальника. Воображение неизменно возвращало юношу к тому моменту, когда за бокалом вина, с беззаботной невнимательностью решалась его дальнейшая участь. Но тогда все пролетело как-то быстро, слишком быстро. А сейчас он начинал понимать, что все происходит против его воли, не так, как он хотел или даже планировал. И вновь в его душу закралось желание повернуть время вспять – вернуться в деревню, в город, посетить могилку матери, увидеться с Тессой…

Но юноша тут же отбросил эти мысли. Он хотел забыть. Забыть все, что было после того, как он покинул родную деревеньку.

Он ещё надеялся изменить свою жизнь, но справедливо полагал, что пока нужно подчиниться происходящим событиям.

За этими размышлениями быстро пролетело время. Когда экипаж остановился перед домом Ришаля, Ганс старался не смотреть на радостное до противного лицо хозяина.

Мишель предложил юноше выпить вина, чтобы отметить маленькую победу, но тот отказался, покинул лысоватого режиссера, поднялся к себе в комнату, переоделся и через некоторое время погрузился в глубокий, здоровый, крепкий сон.

====== Глава 10. ======

Дни полетели быстро. Ришаль, получивший согласие на проведение собственного концерта, не щадил Ганса и не давал ему более времени на отдых. С семи утра до трех после полудня, Ганс играл в театральном оркестре, исполняя партию первой скрипки, с трех до шести занимался с учителем, после чего до самого сна готовился к концерту. К слову, после успеха оперы «Пастушка из Арау» в провинциальном городе, который посетил режиссер, возвращаясь из тура по Европе, Ришаль бессовестным образом решил скопировать эту постановку и провести её в Париже.

Первое посещение театра показалось юноше настоящим Адом. Все вокруг вызывало чувство отторжения. С каждым предметом, который только видел юноша в этом здании, в памяти связывались воспоминания. Он тщетно старался прогонять их прочь, но ничего не получалось. Эти образы были настолько яркими, что стали больше походить на безумие. Тяжело дыша и бешено озираясь кругом, юноша вылетел из театра и просидел около часа на скамейке в парке, находившемся рядом, где его и нашел Ришаль. Режиссер не стал спрашивать, что случилось, а просто попросил юношу вернуться к работе. И его не волновало, что где-то внутри, в голове юноши, настойчивый визгливый голос повторяет: «Убийца! Ненавижу тебя!»

Понимая, что постоянные мысли о прошлом могут свести с ума, юноша полностью отдался работе. Ну и что, что пастушку играет полная староватая дама с черными с проседью волосами?..

И вот наступил долгожданный вечер – сольное выступление, к которому юноша так готовился. Мосье Адлен тоже был приглашен. Вообще, стоит сказать, что Ганс очень сдружился с мосье Адленом, который стал для него почти как отец.

Часть актеров из театральной трупы (в том числе и престарелая «пастушка»), за короткое время успевших подружиться с талантливым юношей, полагающих, что он далеко пойдет, а полезные связи никогда не помешают, тоже присутствовала на концерте, но за кулисами.

Ришаль, как шталмейстер в конюшне, распоряжался приготовлениями с мягкой живостью, присущей людям этой профессии. Осматривали сцену, проверяли свет, гример колдовал над небольшой лысиной Ришаля, чтобы никто из зрителей её не заметил.

За общей суматохой мало кто заметил, как Иоганн Люсьен Сотрэль медленно вышел из здания и направился в парк, где присел на достопамятную скамейку и в который раз задумался о правильности своих поступков.

Согреваясь последними лучами по-летнему оранжевого заходящего солнца, юноша вспоминал, как при таком же мягком свете он спешил в лавку за цветами для любимой, играл на скрипке посреди площади с разложенной у ног темной тканью, куда зрители кидали деньги, как ступал дрожащими ногами по отшлифованной гальке на пристани…

Но он хотел забыть.

«Вот и все», – пронеслось в голове у Ганса. Он встал и уверенным шагом направился обратно к театру.

В зале уже начали собираться люди. Никто не знал, как выглядит музыкант, «уникальный в своем роде скрипач», как гласила афиша, поэтому Ганс, скользя взглядом по шумной толпе, незаметно скрылся в боковом проходе, ведущем за кулисы.

Все было готово. Ришаль, который пожелал самолично вести концерт, перелистывал исписанные бумаги с заранее заготовленными фразами и текстами и, заметив юношу, появившегося за кулисами, с выражением искренней радости подошел к нему и похлопал по плечу.

– Ну что, готов? – спросил режиссер.

Ганс кивнул головой.

Мишель деловито достал часы на цепочке из кармашка фрака, открыл крышечку и поглядел на время – пять минут до начала. Часы едва слышно тикали, но для Ганса этот звук казался насыщенным, гулким и настойчивым. Юноша отсчитывал секунды, прижав к груди скрипку.

Вот, наконец, стукнуло ровно восемь вечера. Ришаль захлопнул крышку часов, быстрым движением сунул их в карман и ровными, мерными шагами вышел на сцену. Тень, отбрасываемая режиссером на деревянный пол сцены, слегка дрожала, отчего казалось, что педантичный мэтр волнуется перед выступлением, прямо как какой-то там неопытный шестнадцатилетний юнец.

– Дамы и господа! Мы рады приветствовать на первом в своем роде, уникальнейшем, удивительнейшем и необыкновеннейшем концерте! Сегодня ваш вечер раскрасит самыми яркими красками молодой и невероятно талантливый музыкант – Иоганн Люсьен Сотрэль! – объявлял Ришаль звонким, пружинистым голосом, – В первом отделении концерта прозвучат виртуозные произведения величайших мастеров Никколо Паганини, Антонио Вивальди, Генриха Вильгельма Эрнста, Берио и многих других! К чему тут слова… Встречайте, Иоганн Люсьен Сотрэль!

Последний раз произнеся имя юноши, режиссер сделал широкое движение руками, приглашая юношу выйти на сцену. Ганс сделал несколько шагов вперед, и тут все кругом смешалось и померкло перед глазами. Тысячи любопытных глаз замерли, глядя на остановившегося на секунду скрипача, ожидая, что же будет дальше. А он в это время чувствовал, как все внутри переворачивается – страх толпы, сосредоточившей все внимание на нем. Он не мог бы объяснить, что творилось в этот момент в его сердце, если бы даже был самым искусным мастером слова; не мог бы сыграть на скрипке чувства, обуявшие его душу; не смог бы ни нарисовать, ни спеть, ни станцевать… Все тело его остановилось в немом отчаянии и ужасе. Ришаль, все ещё остававшийся на сцене, слегка поднял брови, приглашая юношу пройти дальше. Тяжело сглотнув и совершив над собой титаническое усилие, юноша сделал ещё один шаг, а потом ещё и ещё…

Вот он оказался на самой середине сцены рядом с огромным, блестящим, черным роялем. Ришаль зажег свечи, стоящие в канделябре на рояле и громко объявил:

– Приятного вечера, дамы и господа!

После этого режиссер четкими, почти беззвучными шагами удалился со сцены. Свет в зале погас. Среди темноты, нарушаемой только тусклым светом, излучаемым тремя свечами, повисла напряженная тишина. Зал ожидал. Откуда-то послышалась пара хлопков, постепенно перешедших в жидкие аплодисменты.

Резко выдохнув, юноша отвесил залу поклон одной головой, вскинул скрипку на плечо и заиграл.