Сладкий привкус яда

Когда я пересекал поляну рядом с конюшнями, туман уже сгустился настолько, что растворились контуры дома Татьяны, лишь нечетким желтым пятном горело окно. Чем ближе я к нему приближался, тем отчетливее видел силуэт человека, стоящего неподвижно и заслоняющего собой низкую лампу с бахромчатым розовым абажуром. Не знаю, какое у меня было выражение лица, когда я подошел к окну, но в груди происходила какая-то сердечная оргия. Я шел с каждым шагом медленнее, не в силах даже на мгновение отвести взгляд от окна. Когда приблизился к нему на расстояние вытянутой руки, то уже не дышал. Татьяна смотрела на меня, опираясь руками на подоконник, от ее дыхания стекло запотело, ресницы едва заметно дрожали, но мне показалось, что девушка меня не видит, смотрит сквозь меня. Я поднял руку и стукнул пальцем по стеклу.

Она вздрогнула, отошла от окна, взяла со спинки стула плащ и погасила в комнате свет. Скрипнул дверной запор. Девушка вышла на порог. Мы стояли друг против друга и молчали. Я взял ее ладони. Они были ледяными, словно Татьяна только что мыла руки в пруду, посреди которого еще плавал тонкий и рыхлый лед.

– Мне очень плохо, – шепнула она и опустила голову мне на грудь.

Я невольно стал гладить ее волосы. Такая неожиданная доверительность застала меня врасплох. Я думал, что мы остыли друг к другу. Оказывается, я был счастлив уже только от этого прикосновения к себе.

– Тот номер… в гостинице… – бормотала она.

Я кивал: да, да, я понимаю, я все помню.

– Ты освободил его?

– Нет, я все еще там числюсь.

– Поедем туда? Мне страшно здесь.

– Конечно! Хорошо! Только у меня нет ни кофе, ни вина. Надо будет заехать на вокзал…

– Это позже. А сейчас давай прогуляемся. И помолчим, ладно?

Она взяла меня под руку. Мы пошли к пруду. Татьяна разогналась – нарочно, будто она спешила, или это получилось как бы само собой от вечерней прохлады и нервов, и наше стремительное продвижение уже трудно было назвать прогулкой. Друг за другом мы пролетели над озером по мосту. Я направился к гроту и к главной аллее, но Татьяна снова взяла меня под руку и повела к нашему с Родионом особняку.

Тогда я понял, что прогулка в том смысле, в каком я понимал это слово, ее совсем не интересовала. Чтобы не шуршать гравием, мы пошли по рыхлой и вязкой клумбе, поравнялись с входом, посмотрели на темные окна особняка.

– Скажи мне, что ты здесь ищешь? – шепнул я, но Татьяна не ответила и пошла под редкую сень вязов, на край наполненного туманом оврага и встала там – в том же месте, в той же статичной позе, что и в тот день, когда мы сбежались сюда на звук выстрелов. Какая-то черная птица, громко хлопая крыльями, взлетела с ветки, и по листьям защелкали капли дождя.

Я пошел к девушке, но она предупреждающе подняла руку вверх. Теперь я старался идти так, чтобы не загребать листья ногами. Остановившись рядом, на краю оврага, я стал всматриваться в непроницаемую черноту, слегка разбавленную водянистыми комками тумана. Мы стояли так несколько минут, и у меня от напряжения стало звенеть в ушах. Ночь наваливалась на парк все быстрее, мы слепли, и рассмотреть что-либо на дне оврага, как, собственно, и пять минут назад, было невозможно.

И тут мне стало ясно, что Татьяна не всматривалась, а вслушивалась. Ее пальцы сдавили мою руку с такой силой, что я не мог думать уже ни о чем другом, как о состоянии девушки. Я уже не в первый раз удивлялся ее удивительно тонкому слуху: очень смутно я улавливал глухие ритмичные удары, и, если бы не туман, можно было бы подумать, что где-то далеко, за пределами усадьбы, выбивают ковер, но Татьяна, коснувшись губами моего уха, уверенно прошептала:

– Копает…

Не знаю почему, но я сразу подумал о садовнице: раз копает, раз дело связано с землей, никого другого на дне оврага быть не может. Возбуждаясь от мысли, что мне сейчас откроется чья-то жуткая тайна, что я могу кого-то застать за дьявольским занятием, я взял Татьяну за плечи, отвел ее от края оврага, но она поняла, что я собираюсь сделать, и успела схватить меня за ворот куртки, когда я уже начал спускаться вниз.

Я пытался оторвать ее цепкую руку от воротника, но Татьяна схватилась еще и за плечо и повисла на мне, пытаясь остановить меня таким отчаянным способом. Вместо того чтобы застать врасплох ночного землекопа, я отбивался от девушки, как рыбак от русалки. Должно быть, мы производили слишком много шума, чтобы сохранить надежду остаться незамеченными. Мне все же удалось вырваться на свободу, оставив куртку в руках Татьяны, и, уже не таясь, я побежал по скользкому склону вниз, с треском ломая колючие кусты и сушняк. Искусством бега в полной темноте я владел слабо и потому вскоре наткнулся на что-то мягкое и свалился на землю.

– Стой! – заорал я, увидев, как по противоположному склону черной тенью взбежал человек. – Стрелять буду на поражение! Даю секунду на размышление! Уже стреляю!

В этот момент мне так нужен был пистолет, что я даже сжал руку в кулак, выставив в сторону указательный палец, и едва удержался, чтобы, как в детстве, не крикнуть: «Бах! Бах! Ты убит!»

Но чуда не произошло, кулак не хотел превращаться в пистолет, а незнакомец в черном – падать замертво. Он очень быстро удалялся от меня и спустя несколько секунд растворился в темноте.

Я поднялся на ноги и стал отряхивать джинсы от сырой глины.

– Осторожнее! – крикнул я, видя, что Татьяна несется на меня, не замечая ничего вокруг.

– Ну зачем ты побежал! – едва ли не плача крикнула она, когда поняла, что мы спугнули и упустили землекопа.

– А зачем ты мне мешала? Я бы догнал его!

– Я боялась, что ты нарвешься на пулю…

Мы стояли рядом и тяжело дышали. Пригнувшись, Татьяна стала шарить руками по земле.

– Лопата, – сказала она. – Свежая земля… Господи, Стас! Это же могила!

Я уже и сам видел, что налетел на холмик из сырой глины, который здорово смахивал на могилу.

– Пошли отсюда, – прошептала Татьяна и потянула меня за руку.

– Сейчас, – ответил я. – Надо прихватить с собой лопату и утром у дворников или садовницы выяснить, кто ее мог взять… Постой! Здесь еще какая-то банка!

Стоя на корточках, я ощупывал холодные бока трехлитровой банки, закрытой стеклянной крышкой. Крышка была прижата стальной скобой. Я сдернул ее, приподнял крышку и тотчас отшатнулся, почувствовав едкий запах, от которого запершило в носу.

– По-моему, недавно я что-то похожее уже нюхал, – произнес я.

– Это серная кислота, – глухим голосом ответила Татьяна. – Я сейчас умру. У меня дрожат коленки…

– Хотел бы я узнать, – мрачным голосом произнес я, закидывая лопату на плечо, – кого здесь закопали?

– А я не хотела бы, – прошептала Татьяна, озираясь по сторонам.

Я перенес банку в другое место, к толстому мшистому стволу, и завалил ее листьями.

– Ты же дрожишь! – заметил я и снова взял ее холодную руку. – Успокойся, думай о чем-нибудь приятном.

– Что? О приятном?.. Ну, знаешь…

Мы стали выбираться из оврага. Татьяна спотыкалась на каждом шагу. Не заметив коряги, она растянулась на земле.

– Палка, палка, огурец, вот и вышел человец, – пробормотал я, помогая ей подняться.

– Ты думаешь, это был он? – спросила она, тяжело дыша, стряхивая прицепившиеся к плащу листья.

– Даже не сомневаюсь… Одного понять не могу – почему он не залил труп кислотой? Банка была полной.

– Может, впопыхах забыл?

– Не думаю, что о таких вещах можно забыть…