Сладкий

Раз Люба в Черемухинский дом заходила, то могла легко понять, что журналистка не ночевала... Хотя, кровать-то ведь расстелена была, да и поваляться на ней она успела еще перед баней...

Пора уже перестать себя дергать! Не маленькая девочка, взрослая женщина!

Меж тем Люба направилась к старенькому шифоньеру, под двумя ножками которого виднелись плотные бумажные квадраты, а через несколько минут уже шла обратно с ворохом примятой от долгой лежки одежды.

– Я-то ростом не удалась, а Родька мой повыше был. На-ка вот тебе штаны теплые на помочах. Рубаха еще фланелевая и подштанники. Новые, не брезгуй. Купила ему, а поносить не пришлось...

Варя поерзала на табурете, не зная, как на это реагировать. В общем, конечно, Люба была права. Уж коли заниматься делом, так в подходящем облачении.

– Подштанники, наверное, не надо... У меня колготки есть, – смущенно заявила она.

– Колготки? Ну... – пожала плечами Люба. – Тебе виднее. И тулуп бери. Отдашь потом.

– Конечно!

– И это... – Люба свалила одежду Варе на колени. – Статья статьей, а ты уж поберегись. Все через Гришу Ермоленко делай. Он мужик правильный, хоть и нервный.

– Поняла уж.

Люба занавесила оконце и перекрестилась:

– Не верю я, что говорю тебе это, но, видать, так и должно быть. Не просто так ты сюда приехала. Я-то ладно, старая да дурная, а вот ты, Варвара... Уж я и так, и эдак, а не вижу ясности. И никак не пойму, чем все это закончится.

– Может, и не надо пока понимать? Вы со своей колокольни смотрите, я со своей... – Варвара приложила к себе штаны. – Лыжи бы мне еще.

– Лыжи?

– Со школы на них не стояла. И не встала бы, если б сюда не приехала. Все как будто сызнова начинаю. Даже говор ваш переняла. Ассимилируюсь потихоньку. – Варвара вылезла из брючек и стала натягивать теплые штаны.

– Дам я тебе лыжи, – вздохнула Люба. – Бог с тобой. К Ермоленко соберешься, пироги захвати.

– Так сейчас и давайте! Мириться пойду, в глаза ему заглядывать.

– Иди-иди, дурная голова. Вперед и с песней! – Люба махнула рукой, озабоченно сдвинула брови и пошла собирать выпечку в пакет.

Ищи хорошее, плохое само найдется...

Казалось, снег никогда не кончится. Сколько его там было в низком сером небе? За всей этой белой круговертью и тихим безмолвием скрывалась особенная и, пожалуй, самая главная вещь – понимание того, что любить зиму могут только счастливые люди. Для тех, кто измучен нерешенными проблемами и недоволен собой, холода лишь еще больше отягощают жизненное бремя.

Егор поймал себя на том, что до этого дня воспринимал зимнее время как данность. Да, холодно; да, метель; да, тоска... Но стоило появиться Варваре, как вместе с ней обнаружились и новые краски, которые до этого он попросту не замечал. Белый цвет – как символ стерильности, холод – как неотложная помощь при травмах и для ускорения живительных процессов.

И тут она – будто палитра художника, полная не красок, а живых эмоций, щедро разлитых на поверхности...

Понимал, что нет смысла заморачиваться. Что как приехала, так и уедет, но... Что если попробовать?

– Что попробовать? – огрызнулся Столетов вслед собственным мыслям.

Сознание тут же нарисовало перед ним такую картину, от которой перехватило дыхание и гулко застучало в висках. Глаза Варвары, с легкой поволокой и длинными черными ресницами, смотрели на него так призывно, что хотелось им верить. Но тот, кто наступает на одни и те же грабли несколько раз, рано или поздно понимает, что дело не в граблях, а в нем самом.

Егор выдохнул и опустился на пол. Сделал двадцать отжиманий и замер в планке. Несколько минут черный пес с интересом наблюдал за ним, а затем подошел и сел напротив.

– Вот так, брат, снимают напряжение те, кто любит свободу и независимость, – пробурчал Егор, уставившись в истертые половицы.

Пальцы едва заметно подрагивали, но кровь уже забурлила, согрела, придала ускорения мыслям. Стоило бы подумать об отъезде, о предстоящем разговоре с Димкой и женой. Все это, доселе вызывавшее раздражение и душевную муку, вдруг оказалось полнейшей, ничего не стоящей ерундой. Как говорится, бог с ними.

А вот Варвару отпускать не хотелось. Сколько раз не отожмись, хоть на голове стой, а не стирается ее образ, будь она неладна. Но за одно то, что своим появлением она будто вдохнула в него живительную силу, стоило сказать спасибо.

– Тебе велели передать, что ты самый лучший пес на свете, Джек, – Егор поднялся и провел указательным пальцем между собачьих бровей. – Знаешь, что мне в ней нравится? – спросил, но тут же умолк и покачал головой. – Нет, не нужно тебе этого знать, дружище. Пусть это останется только со мной. А то вдруг растреплешь кому-нибудь?

Егор замочил в ведре посуду, обтер стол и, облокотившись локтем о деревянную, испещренную тоненькими трещинками раму, посмотрел в окно, вспоминая недавний разговор с журналисткой.

Вот что она за человек? Взяла и вывалила свои семейные проблемы. Что ж, ничего, конечно, странного в этом нет. Переволновалась, испугалась. Может, даже правду сказала. Шут их разберет, этих женщин. Где у них правда, где ложь. Юлька вон выкручивалась, придумывала разные отмазки, про своих родителей не хотела ничего рассказывать. А что с того, что они обычные люди? Со своими заморочками, правда. Что уж у них там произошло, но с собственной дочерью они практически не общались, а уж до Егора им и подавно дела не было. И она потребности в них не чувствовала.

А в нем? Так-то, положа руку на сердце, ему ей тоже в любви признаваться не особо хотелось. Будто морок какой нашел в ту самую первую встречу, а потом понеслась душа по кочкам. Легче было согласиться, чем спорить. Сам же, дурак, грудью на эти грабли напоролся, так что, может, и слава богу, что все разрулилось?

Может, ему Димку-то поблагодарить надо?

Единственное, что нет-нет да кололо, – визитка в кармане ее шубки. Егор глаз с Варвары не сводил, пока она искала свой телефон, но не заметил, чтобы журналистка смутилась или отвела глаза. Притворялась или действительно не знала, что он, Егор Столетов, один из владельцев клиники? И за столом тоже – когда он сказал, что работает санитаром, в глаза ему смотрела и никакого удивления не выказала. Его жена бы в сторону санитара не взглянула теперь, еще бы – ее именем клинику назвали! Димка, кстати, тогда не против был.

«Ты у нас золотые яйца несешь, тебе и называть! Именем любимой женщины – самое то! Одобряю!»

– Любимой... Что я тогда понимал в любви? – Егор вздохнул: – Ладно, раскиселился. Какие наши годы, да, Джек? Давай-ка мы с тобой сделаем одно хорошее дело?

Столетов обулся и подмигнул собаке:

– Ты со мной? Или не хочешь хвост морозить?

Пес направился к подстилке, улегся и высунул язык. Он глядел на Егора и, кажется, улыбался.

– Я скоро, – отсалютовал ему Столетов и вышел из дома.