Славендар

– Роза, – сказал батя, – Ишь… Роза!

Големша даже не выглянула, разумно посчитав, что ее на этот раз не зовут. Батя повернулся ко мне и начал вещать, грозно выкатив глаза, будто я его оппонент.

– Дать паршивой големше человеческое имя… да раньше лошадям запрещалось давать человеческие имена! Лошадям! Живым тварям, не этой химии!

– Да не то слово, – сказал я, – Роза – это еще и цветок, тоже живой, между прочим. Роза благоухает и призывает к любви… а эта дура к чему призывает?

– Ни к чему, – согласился батя, – Живая роза способствует расцвету жизни, она благоухает феромонами, она зовёт самца розы. Вы знаете, что роза пахнет феромонами? Вы, когда нюхаете розу, на самом деле нюхаете ее половые органы.

– Фу-у, Коля, – недовольно скривилась мать, – Зачем сравнивать розу и человека? Тем более, что феромонами пахнут не… эти, а подмышки.

– Я не хочу нюхать подмышки розы! – заорал батя. – Я человек! Меня создал Бог, а не… очкасто-задрипанный хомо дигиталус… которого скоро будут питать по трубочке, пока он валяется… в виртуальных очках… без порток… синий, как слива.

В принципе, я с батей был согласен по всем пунктам. Даже с тем, что батю создал Бог, я был согласен. Некоторые товарищи уж точно от обезьяны произошли, а мой батя от Бога. Здесь нет никакого противоречия, потому что Бог не обязан быть одномерным. Это человек одномерный, у него одно из двух – либо ты от Адама, либо от обезьяны. А у Бога может быть одновременно и то, и другое, и даже третье, например, что человек произошел от инопланетян. Если честно, такая многомерность Бога мне нравилась.

Батя разогнался, и мог бы вещать до утра, но из кухни совершенно не вовремя снова выползла Роза, уже с бужениной на подносе из нержавейки. Выползла, и зачем-то остановилась. Наверное, на батю обиделась, они же всё слышат, как собаки.

– Розочка, иди сюда, роботуля, – засюсюкала мама.

Розочка опомнилась, подкатила к столу, и аккуратно поставила поднос в самый геометрический центр.

– Спасибо, Розочка, – сказала моя мама, добрая душа.

– Сахарок ей в пасть кинь, ей спасиба мало, – ворчливо посоветовал батя.

– Кушайте на здоровье, – грудным голосом отозвалась Роза, база данных, которую научили говорить «я».

У людей архетип матери – это корова, а у големов – Роза, подумал я. Ей бы еще передничек… ага, и бигуди… да ну их в баню, такие мысли! Тоже мне, корова Роза.

– Проваливай, – буркнул я, чтобы поддержать батю.

Мама на меня зыркнула, но промолчала. Роза развернулась и отчалила.

– Картошечку там, и все остальное, – виновато попросила вдогонку мама.

Не оборачиваясь, Роза кивнула. В написании ее софта участвовали талантливые психологи.

В честь исчезновения Розы возникла легкая пауза, повисела над столом немного, и была развеяна батей – сегодня он был в ударе. К его чести стоит заметить, что он подождал целую минуту, пока мама пилила и раскладывала по тарелкам съестное. Делая это, она даже покраснела виновато, мол, хоть так могу послужить семье.

– Хватит, спасибо, – поднял ладонь батя, – Это съем, потом еще положишь

Мама послушно опустила гигантскую раздаточную вилку с куском буженины обратно на поднос, словно «мазерати» припарковала.

– Завтра Юрьев день, – сказал батя, – Выгоню Розу… всех бы выгнал.

Мы с мамой переглянулись: надеюсь, не нас он имел в виду? Или только всю эту роботизированную шушеру, что понабилась в квартиру самым тараканьим образом? Пресловутый утюг с интернетом, способный определять тип ткани под собой и автоматом выставлять температуру, даже матери уже надоел. Да и все остальное изрядно обрыдло.

«Ничего, стану луддитом, разберусь с этим дерьмом», неожиданно услышал я свою мысль. Вот те на… что, и впрямь я этого хотел?

«Юрьев день» по-шуточному, или День смены Большого производителя, действительно маячил на горизонте. Но по факту мало кто менял «большака». Ибо себе дороже!

– Розочка хорошая, – сказала мама робким голосом.

– Я тоже хороший, – возразил батя.

А я не понял, к чему он это сказал, вот честное слово! Полет батиной мысли заковырист, местами смел, и зигзагообразен. Никогда не угадаешь, куда залетит его мысль.

Я сидел и терпел – потому что мне очень не хотелось всё это оставлять. Маму, батю, буженину, приемную дуру Розу, весь этот мирный дом, в котором прошло… да никуда оно еще не прошло, моё детство. Пока над столом маячило теплое, обнимавшее меня наше «мы», я тихо млел, жевал буженину, и слушал батину чушь. Он что-то говорил, говорил, говорил… а я жевал, как корова, и разве что изредка выворачивал свое внимание наружу.

– … я и говорю, что вербунов этих развелось море, – сказал батя, имея в виду вербовщиков Больших производителей, – Синоптики бы так погоду просчитывали, как они нас. Давеча один мне прямо на тротуаре попался…

Я снова отключился от его слов, возвращаясь в страну тепла. Представил на полсекунды, как вербун почему-то сидит прямо на тротуаре, и хватает проходящего мимо отца за ноги. Прямо скажем, не лучший способ разрекламировать свой «большак», пусть и за полпроцента от пожизненного страхового пая гражданина. Разве что, ты работаешь на Рысакова: тут еще как-то можно связать в кучу ноги, тротуар, транспорт.

Через какое-то время мне показалось, что батя со мной разговаривает, а я не слышу. Я очнулся, присмотрелся – так оно и есть, разговаривает.

– Что не так, Пашка? – спросил батя.

Я сделал глупое лицо, вернее, оно само сделалось автоматически. Похоже, это моя нормальная реакция.

– А что не так? – задал я глупый вопрос глупым ртом.

Батя внимательно на меня посмотрел, и я этот взгляд вспомнил – так военком на меня смотрел. Я военкому четверть часа доказывал, отвечая на его вопросы, что я нормальный, и со здоровьем у меня все хорошо, и от службы отлынивать не собираюсь. Военком смотрел на меня, и на его умном лице был вопрос – парень, почему ты не врешь?

– Что не так… А всё не так, – сказал батя, – Ты сегодня со мной не споришь, Паша.

Я пожал плечами, мол, подумаешь, не спорю… ну, не спорю, и что с того? Но в воздухе уже успела зависнуть батина интонация. Такого рода шуточки он умел устраивать похлеще Чеширского Кота. У того улыбка зависала, хоть она всего лишь картинка, которую трудно вообразить. Но попробуйте вообразить интонацию, оставшуюся без хозяина! Где, в каких неведомых университетах батя научился выпроваживать свою интонацию на свежий воздух, отрывая от слов?