Славендар

Повторят. Повторят, они такие. Они сто раз повторят, пока все знакомые уже не прознают о повторениях, и не скажут:

– Паша, не коси, тебя же зовут.

Куда, куда меня зовут!? В бандиты, в крушители цивилизации, в новые гунны? Меня не тянет в последователи Короля Лудда, сейчас не девятнадцатый век, сейчас середина двадцать первого. Я понимаю, что это игра, про которую знают все – и никто ничего не делает.

Большие наверняка сами спонсируют луддитов, натравляют их на конкурентов. Правительство всё про всех знает, но закрывает глаза. Делает вид, что не может справится, потому что луддиты поддерживают гомеостаз, состояние равновесия. Так полиция всех бандитов и наркодилеров знает, но не ловит, потому что нужен гомеостаз. Луддиты тоже его поддерживают, похоже.

Батя извлёк однажды из себя мысль, что это недобитые западники копают под славян, потому и сочинили слово «Славендар». Мол, только дикие дикари славяне могут выступать против благ цивилизации, которые несут Большие. Разве плохо, что цены на таксоизвоз устанавливаются централизованно? Это же почти социализм, всеобщее равенство.

Я так понимаю, что если перевернули таксопод, и тем самым стимулировали изготовление нового, то на самом деле еще больше природы загубят, клепая на заводе новый. Зато белая кость луддитов, хакеры, способствуют конкуренции, улучшают качество алгоритмов.

Зебра, короче говоря, полосатая.

Но это у зебры белые и черные полоски, а у жизни сложнее – есть полоска, нет полоски, есть полоска, нет полоски. Ты живешь, ты не живешь, потом ты снова живешь… потом получаешь повестку, и опять не живёшь, очень долго.

Пока тебя не отменят. Многих отменяют по прошествии времени, но иные западают в луддитах до смерти. Критерии отмены неизвестны, просто в один прекрасный момент ты узнаёшь, что свободен. Но к этому времени некоторые успевают в тюрьме посидеть, подумать о своём поведении.

Наверное, это мне в наказание за то, что в Переходной не удержался. У судьбы грабли не заканчиваются, можно всю жизнь наступать.

– Как ты думаешь, чемодан, – обратился я к чемодану, – может, это всё не ко мне?

Я оглянулся, поискал глазами, но никого вокруг не было. Если видишь, как что-нибудь происходит – не обманывай себя, это происходит с тобой.

Проводник

Вдоль задней стены остановки государство расположило скамью. Я легонько присел на эту скамью, не чувствуя силы в ногах . Слегка трепеща на ветру, над остановкой болталась моя путевка в новую жизнь. В голову пришла нездоровая мысль: а я вообще имею теперь право пользоваться инфраструктурой человечества? Мне теперь надо бы снять вывеску, нацепить ее себе на грудь, и топать на самую людную площадь Сиреченска. Стану там, как фонарный столб, и пусть честные граждане харкают в меня жгучей слюной презрения, да и обычной слюной тоже.

Надо же, какое странное ощущение: тебя вроде как выделили из остальных, но избранным себя не чувствуешь. Скорее наоборот – выкидышем.

Ничего другого мне сейчас не оставалось, кроме как сидеть на холодной скамейке и отдыхать. Не думаю, что прямо сейчас меня заставят рвать самодельной взрывчаткой магистральную трубу Нашгаза. Они ж там психологи наверняка, должны дать новобранцу уроки, лекции прочесть, отправить в лагерь для изучения минно-взрывного дела, еще что-нибудь.

К родителям надо идти. Дом есть дом. Или не надо… Я на самом деле не такой крутой, каким кажусь десятилетнему внуку деда Вадима. Возле мамки я и расплакаться могу, если такое дело. Давно не плакал, но знаю, что смогу.

– Э-эй, – послышался громкий шепот, – Эй ты, аууу. Не крути головой только, смотри вниз, как смотрел! Вниз, кому сказано!

Голос был скорее детский, чем взрослый, но я все равно вздрогнул: вошли в камеру и объявили, что завтра утром повесят. Ждал, ждал, надеялся, оттягивал, но все равно объявили, неожиданно совсем.

У родителей на кухне шкаф висит над столом, я пару раз бился головой, вставая. Это тоже бывало неожиданно, как голос сейчас.

Я продолжил послушно пялиться на бетонную палубу остановки. Это корабль облома, причаливший в бухту отчаяния, и палуба у него такая же. Быстро же они за меня взялись, гады.

– Медленно, очень медленно ты встаешь, парень, и осторожненько двигаешь в лес, понял? Тебе по-маленькому надо, понял? Ты меня понял? Не показывай, что понял. Вставай, и вперед. Покажи нам, какой ты актер.

Шепот был громкий, как из трубы с усилителем, но это был все-таки шепот, не крик. Если я сейчас упаду от недостатка сил, они станут смеяться в трубу, назовут меня бабой, потом двинут электрошоком…

Я вскочил, потянулся к чемодану… я не могу «очень медленно вставать», когда мне по-маленькому, ясно? Я обычный человек, я к вам не напрашивался… а чемодан с собой брать? Наверняка не надо, никто же не ходит в лес с чемоданом.

Ноги мои превратились в две негнущиеся арматурины. Оглянувшись на чемодан, я этими ногами пошагал в лес. Если меня пасут со спутника – а наверняка так оно и есть, то сверху мой поход вполне мог показаться естественным. Мало ли кто как ходит… Шаг за шагом невольно ускоряясь, я топал в лес, до которого было метров пятнадцать-двадцать, не больше. Слева были камыши, впереди лес, а справа дорога, за которой поле, и потом тоже лес. Здесь везде лес, здесь Россия, ее самое сердце. Одно радовало – ветер дул справа, так что запах озерной тины вроде бы поугас.

Слегка замедлив шаги, я в последний раз оглянулся на остановку, и вошел в лес.

– Теперь бежи! – послышался тот же трубный шепот.

– Почему «бежи», а не «беги»? – подумал я вслух, и побежал.

Медленно, как раненный летчик, я бежал по лесной тропинке, вовремя оказавшейся у моих ног. Ненужный парашют остался висеть на сосне. Они всё рассчитали, включая наличие этой тропинки. Изредка ее пересекали выпирающие из-под земли корни, хватали за пятки, но я бежал и бежал, зачем-то считая шаги. Наверное, мне так было легче дышать. Уже на тридцать четвертом шаге я запыхался. Не бежалось…

– Уф, – сказал я, наклонился и потрогал коленки. Не верилось, что они у меня есть, настолько мне не бежалось.

– Можешь отдохнуть, – раздалось совсем рядом.

Я обернулся на звук. Передо мной стоял гномик. Обычный гномик, из набора по робототехнике. Росточком сантиметров семьдесят, в красно-зеленом камзоле и в башмаках с загнутыми носами. На голове у него был классический гномий колпак, коричневый, с серым пумпончиком. Сквозь седую бороденку гнома проглядывала увесистая такая улыбка. Стандартная улыбка с подарочной коробки «Собери себе голема и будь счастлив».

– Гномик, ты био? – спросил я, не разгибаясь.

Присутствие маленького голема не смущало. При големах людям разрешается быть в своих чувствах, нас так научили еще в детском саду.

– А ты? – спокойно, даже как-то слишком уверенно, спросил гномик.

До меня вдруг дошло, что это его голос заманил меня в лес. Тот же тембр, та же уверенная интонация, только зычность трубы пропала. Я же рядом, зачем труба. А вот и она, кстати, медная тревожная труба, висящая на левом боку гнома. Пошляки…