Следы говорят

Николай Васильевич.

Найдя свою тропинку, охотники повернули в обратный путь.

В ночной тишине пронеслось дикое гоготанье.

– На мшаге белый куропач играет, – заметил старик.

Сбоку тропинки кто-то зашлепал по сухой прошлогодней траве. Юноша насторожился, а

Васильич сказал:

– Живность какая-то шуршит.

И верно: это лягушка пробиралась к ямке, где булькала, сбегая с откоса, талая вода.

СЛУЧАЙ НА ТОКУ

Когда под карнизом заворкует голубь и на взлете, по-весеннему играя в воздухе, за-

хлопает, как в ладоши, крыльями, – в такое время ждешь не дождешься свободного денька,

чтобы отправиться на охоту. .

Тяжело нагруженный, пробираюсь по лесной тропинке к глухариному току. Обхожу

круглые ямы с водой, следы войны – воронки от взрывов бомб.

А вот и «Партизанские шалаши». Так колхозники называют возвышенность в сосняке.

Но где же шалаши? В зеленом полумраке их темные остовы охвачены буйным подлеском.

Тут же заросшее кострище. Время берет своё, точат жучки замшелые жерди, но народ хранит

память о доблестных днях; заповедный лес не рубят, берегут. Десять лет назад здесь был стан

героев, наводивших страх на врагов. Исчезнут замшелые жерди, но сказ о славе отважных

мстителей уйдет в века грядущих поколений. Останется и название возвышенности –

«Партизанские шалаши». Ребята, уходя за ягодами или по грибы, не пройдут мимо

примечательного места, не вспомнив боевые дела своих отцов и старших братьев. И песню

споют:

Уходили в поход партизаны...

...Среди необозримого таежного царства затерялись «шиповские мхи». Образуя кочки,

мох затягивает пни – остатки рано состарившихся деревьев. В моховой толще корням леса

трудно дышать, оттого и растет здесь покореженный сосняк, кривая береза. Зато другие

растения не боятся мха, – всюду рдеет клюква, кругом душистый багульник.

Скромно выглядит болото, но привлекает охотника: радуешься, попав сюда. Вблизи –

сухая боровина. По краю её маячат раскидистые сосны с толстыми сучьями, а глубже – уже

стройные гладкие стволы этих деревьев высоко поднимают свои кроны. Хоть и не везде, но

темнеет и ельник.

Мой привал – в бору-черничнике. Здесь у меня годами обжитая могучая ель. Густа моя

елка, укроет в непогоду. У этого дерева разгружаюсь и устраиваю свое «хозяйство». Развожу

костёр, грею чай. Удобная вещь котелок военного образца! Это чугунок и чайник, сковородка

и тарелка.

Солнце сравнялось с лесом, пора на подслух. Беру ружье, направляюсь в другой конец

боровины. Там есть готовое сиденье – пень в кустах. И маскироваться не надо. Отсюда

услышу шумный прилет и посадку глухарей (зовут их ещё и мошниками).

Передо мною топкая мшага в редком и мелком соснячке. Вокруг неё раскинулись

хвойные шапки сосен-великанов. С юга тянется заросшая частым осинником просека. Ведет

она в буреломы, к речке Губинке...

Алеет закат.

Чутко настораживаюсь на своем пне – с гулом сел мошник. Ещё один прилетел. И все на

острове против меня. Четырех насчитал.

Стемнело. Тихо возвращаюсь на ночлег, к своей елке.

Издали навстречу доносится стрекотанье глухаря. В тишине ночи всё слышнее поет

мошник. Просты эти волнующие охотника скрипучие звуки. Огромная птица поет так, что

порой надо затаить дыхание, чтобы услышать её...

Подход удобен. Пока щелкает токовик, я неподвижен. «Заточит» глухую трель песни –

шагаю. Мошник темнеет на невысокой сосне. Шевельнется – сыплются отмирающие иглы

хвои. Стою под сосной и слушаю. Всё чаще и чаще умолкает певец – уже поздно.

Раздается выстрел. Птица падает, задевая сучья. Подхожу к ней. Вот это здорово! – рядом

моя ель. В увлечении я и не заметил, как добрался до места своего ночлега. Петух упал

прямо к моему «гнезду».

Вблизи тока ночью не развожу костра: можно испортить утреннюю охоту. Снимаю

резиновые сапоги, – они холодят. Натягиваю вторые шерстяные носки и укладываюсь в

теплой одежде на мягкой еловой подстилке.

Перед рассветом, с ружьем в руках, иду к пню, где сидел с вечера. Прислушиваюсь. Вот-

вот должны затоковать.

Но вместо песни мошника – треск валежника. Кто-то смело идет по острову, ломает

сучья. Охотник не враг себе, так не пойдет, а зверь здесь водится. Только по слуху не угадать

– медведь это или лось. Глухари послетали, а треск продолжается... Прикидываю в уме: если

лось – пойдет с острова в кустарники, к югу. А медведь, – не миновать ему пути по просеке

через мою гряду. Не пойдет же он в топкие глади! Решаю проверить. Торопливо, но

осторожно спешу к просеке... Да, сюда правит. Медведь! Закладываю в стволы жаканы:

накоротке и на чистом месте разрывные пули лучше. Левым плечом прислоняюсь к сосне, –

так буду скрыт и стрелять удобно. Жду и размышляю: не надо горячиться; легко ранишь –

только обозлишь зверя, в драку полезет. Подпущу в упор и наверняка всажу две пули. Пока

опомнится – успею добавить ему крупной картечи.. Главное – не теряться...

Темный силуэт приближается... Я чуть было не поторопился: навел стволы, а силуэт

растаял в полумраке. Но вот опять донесся шорох ветвей. Вновь поднимаю стволы, навожу

их на зверя и... обессиленно опускаю ружье... Человек! Не зная приемов глухариной охоты,

он и себе и мне испортил утро.

С тех пор взял я за правило: никогда не брать на мушку неясный силуэт. Горячность –

часто до беды доводит.

В сумраке ночи по звуку шагов не всегда определишь, кто бродит, зверь или человек.