Следы говорят

старой яблони целое сооружение, положены жерди, а на них настланы камыш и осока.

Отсюда Степан Егорович всё видит. Здесь он и отдыхает.

Три года назад заложил дедусь молодой фруктовый сад. С увлечением помогали ему

пионеры-мичуринцы, приехавшие из города в лагерь.

Ровными линиями тянутся яблоньки. Каждое деревцо подвязано к колу мягкой мочалой,

чтобы прямей росло. Вся посадка хорошо прижилась. И немудрёно: дед – опытный садовод.

Для посадки выбирал саженцы без всякого изъяна – с прямыми стволами, с хорошими

мочковатыми корнями. Потому всё и принялось.

Посидели мы у вышки, побеседовали.

Дождавшись луны, отправляюсь на заседки. Глубокая канава отделяет виноградники от

камышей. В весеннее половодье этот ров не дает воде затоплять сады.

Лежу в тени, под кустами виноградных лоз, поддерживаемых жердями. Над головой

висят кисти ягод. Тут найдешь любые сорта винограда – черный, белый, алый.

Впереди меня, за валом, начинаются камыши. Старик говорил, что «здесь самый выход

зверя» через отлогое место канавы...

Откуда-то появился русак. Прыгнул и прижался к земле возле ружья. Меня не заметил.

На обоняние свое заяц не полагается, а я не шелохнусь. Сел косой, поводил ушами. Лапкой

тронул усы, пригладил голову. Ткнул носом в сталь стволов и испугался. Как махнет в

сторону!..

Жду кабана. По моему расчету, ещё не время ему выходить, а камыши потрескивают.

Беру ружье, подползаю к тутовому дереву на валу. Отсюда виднее и удобней стрелять...

Ломится, необычайно смело идет кабан. Слышится, будто фукнул носом. «Продувает

болотный дух, чтобы лучше чуять», – вспоминаю слова деда о повадках кабана...

Треснула камышинка... В тростнике показались неясные очертания крупного зверя... Раз

за разом стреляю – посылаю две пули. Быстро перезаряжаю... С хриплым мычаньем зверь

тяжко валится.

Перестал кабан шевелиться, и я осторожно приблизился к нему. Всматриваюсь: бычок!

Обыкновенный, годовик!..

Дед Степан долго смеялся надо мною, потом откашлялся, отдышался и, глядя на мой

удрученный вид, успокоил:

– Этого бузивка уже давно ищут. Отбился от стада. Правление решило зарезать его на

мясо и отправить на полевой стан колхозникам. Давай сейчас, по холодку, свежевать его, а

утром отправим.

Не ждал я такого счастливого исхода.

Кабан больше не показывался, но скоро прошел слух, что он объявился у водяной

мельницы. Днем и ночью вращает протока огромное колесо. С шумом падает, плещется вода.

А кабану это и надо: людям не слышно, как заберется он и хозяйничает у мельника

Поликарпыча то на бахче, то в винограднике.

Приглашает меня к себе в гости Поликарпыч и убеждает:

– Обязательно убьешь кабана! Он днюет недалеко – на острове. У тебя и ружье хорошее

и кобель злой. Возьми и моих собак. Найдут – поднимут его. Мне самому в эти дни не

выбраться. А случится у тебя неудача, так через недельку-другую, в досуг, вместе сходим.

Правду сказал Поликарпыч, – ему теперь некогда. У него на мельнице сейчас большой

завоз. Поликарпыч – мастер сортового помола зерна. Из его белоснежной крупчатки

выпекают такие пышные паляницы и пироги, что колхозницы не нахвалятся мукой.

С обеда беру своего гончака да прихватываю двух мельниковских бывалых дворняг и – в

камыши. Охота удалась, только... без выстрела, и на другого кабана... Мой Гудай зло взял: не

успел сунуться в камыши, как подхватит, лишь треск пошел. Годовалый кабан, или, как здесь

говорят, «подсвинок», копался в сладких корнях и, вспугнутый собакой, кинулся в глубь

тростников. Откуда-то вынырнули дворняги. Наклонив к следу головы и задрав хвосты, они

пронеслись мимо меня на голос гончей... Лай смолк, зато, «как резаный» завизжал

подсвинок. Со всех ног бегу туда... Псы, растянув кабана, прочно держат его на месте: Гудай

– за самый пятачок на рыле, одна дворняга вцепилась в ухо, другая – тянет за заднюю ногу.

Боясь задеть собак, я не стрелял, а приколол подсвинка.

Старый секач продолжал свои набегу. Скоро вернулся с полевых станов Фомич –

председатель колхоза – и дал задание:

– Убить кабана! Что смотрят наши охотники?

Отправились мы втроем: дед Степан с шомполкой, Поликарпыч с берданкой и я с

централкой. С нами Гудай. Медленно идем по сырому болоту. Нас окружают плотные

заросли. Под ногами сплошной переплет корней. Дикие свиньи беспрепятственно шныряют в

такой трущобе. Их длинное, вначале узкое, потом расширяющееся рыло легко вонзается в

самую гущу и, как клин, раздвигает камыши.

Наш дед только кряхтит, но, верный своей веселой натуре, балагурит:

– Тебе, Поликарпыч, впереди бы держаться, путь нам указывать. Вишь какой ты –

головой торчишь над камышами!

– Нет уж, Степан Егорович, тебе почет, – ты, как трактор, дорогу нам проложишь!

Действительно, дед хотя ростом и невелик, зато широк в плечах и круглый такой.

Камыши поредели, пожелтели их мягкие махалки. На рогозе черно-бархатные

султанчики. Местами – густая серая осока.

В стороне громко залаял Гудай.

Осторожно приближаемся. Не замечая нас, вековечные между собою враги сражаются

один-на-один. Зверь пытается скрыться, а собака не пускает его...

Кабан на ходу быстро оборачивается и яростно наскакивает на гончака, пробуя отогнать

его. А тот отпрянет и опять смело кидается, хватает кабана за ноги, старается осадить его. Из

куста осоки зверь свирепо следит за собакой. Вдруг стремительный скачок, взмах клыком, –

но гончая, ловко увернувшись от удара, снова злобно нападает, а кабан, стряхнув срезанный

камыш, опять в осоке. И всё это длится один миг!

Готовый к натиску, зверь в бешенстве пыхтит, наблюдая налитыми кровью глазками за