Слова через край

Бездомные разделились на два лагеря — одни были за антилопу, другие — против; кто-то даже уверял, что если бы антилопа превратилась в огромного удава, то она несомненно проглотила бы корову.

Но пока они спорили, острая мордочка антилопы, которой немного помогал и ветер, насквозь продырявила широкую морду коровы, и та начала рассыпаться на куски. Громкие аплодисменты приветствовали победительницу. В то время как голова антилопы продолжала одна-одинешенька свой бег по небу, туловища недавних врагов все еще сражались — движения их были беспорядочны и замедленны, как во сне. Вскоре от этой колышущейся массы осталась всего лишь узкая полоска, нечто вроде мола, что, отделясь от хаотичного нагромождения облаков, далеко вдавался в зияющую пустоту неба; и как сказал Тото, глядя на этот белоснежный мол, хочется даже броситься с него вниз головой, если бы не страх повиснуть на железных пиках оград, выстроенных вдоль лепящихся друг к другу бесчисленных огородов.

Позднее Тото стал рассказывать своим товарищам о тайнах неба.

— Вот, — сказал он, — небо, а каждый метр неба кишит миллионами солнц, каждое же солнце окружено миллионами звезд. Если бы люди, миллиард людей, взялись подсчитать количество звезд на небе, а потом сложили бы вместе все свои итоги, то мы не получили бы и одной миллиардной части всех звезд, которую содержит одна миллиардная часть неба… Даже если бы в течение миллиарда лет…

— Хватит! — закричал в ужасе Мим.

И Тото, который только начал развивать свою мысль, был вынужден прервать объяснения, чтобы не напугать остальных присутствующих.

— А почему бы нам не поговорить о шелковичных червях? — вдруг предложил Элеутерио.

— О шелковичных червях? — переспросил кто-то из бездомных.

— Ну да, о шелкопряде. Мы провели за беседой столько вечеров, но ни разу еще не говорили о шелковичных червях. Вот состаришься, а о некоторых вещах так и не поговоришь.

— У меня на плече большой фурункул, — влез в разговор молодой Иларио.

У Иларио была мания самоунижения, и, чтобы себя унизить, он говорил всем в лицо такое, на что никто другой бы не решился.

— А я очень рассеян, — сказал Рек. — Приходится записывать на листке все, что хорошо, и все, что плохо, а листок этот я прикрепляю к спинке кровати.

Элио стал рассказывать какой-то старый анекдот, причем, как всегда, смеялся первым. Только открыв рот, он начинал хохотать так, что еще ни разу не досказал до конца ни одного анекдота.

Эузебио вспомнил, как однажды неожиданно решил поехать в родную деревню за тем лишь, чтобы съесть кусок хлеба. Это вызвало недоверчивые возгласы. А вот я ему верю: иногда человек ощущает просто неотложную необходимость положить в рот что-нибудь такое, что ел в детстве, в своем родном краю.

Все замолчали, и эта короткая пауза позволила Фламбу произнести во весь голос новое слово. У него был толковый словарь, он каждый день выучивал новое слово и хвастался им перед друзьями.

— Катаракта, — выговорил он.

Все расхохотались, а Фламб в отчаянии повторил:

— Катаракта.

Тут в него полетели камни, он спрятался за дерево и, время от времени выглядывая, кричал.

— Катаракта!

Бедняга Фламб, никто не понимал его любви к словам. Мысль о том, что его отец, дед и прапрадед произносили, например, слово «карета» точно так же, как он, приводила его в приятное волнение. С иностранными словами было иначе: Фламб всякий раз даже краснел, произнося иностранное слово. При его звуке Фламб чувствовал, как у него земля уходит из-под ног.

Было уже поздно, и все стали просить Тото рассказать какую-нибудь историю.

Жил-был когда-то, — начал Тото, некий Каддео, который ненавидел некоего Рама. Он неотступно думал о нем. В самые счастливые минуты вдруг — ах! — на ум ему приходит Рам. У Каддео был отец, и однажды вечером он умер. Каддео с превеликим удивлением увидел, как душа его отца отделилась от тела, словно это было не тело, а дым. Душа ушла, и Каддео побежал вслед за ней. Она отправилась — куда бы вы думали? — прямехонько в лавку его врага. И мало того — вошла внутрь тела недруга. «Сейчас она оттуда выйдет», — сказал себе Каддео. Ничего подобного. Но Рам продолжал спокойно подсчитывать выручку и ничего не заметил. Более того, он был очень доволен, ибо обдумывал одно дельце, которое принесет убыток Каддео. Тот хотел броситься на него, но мысль, что в этом теле сидит душа отца, остановила его. Проходили дни, месяцы. Рам все богател за счет Каддео. А Каддео нищал и нищал — и в один прекрасный день не смог больше сдерживаться и как следует поколотил Рама палкой. Удары оказались слегка сильнее, чем нужно, и Рам умер. И вот Каддео увидел, как душа Рама подступила совсем близко к нему; Каддео упал на стул, на лбу у него выступил холодный пот. Но душа Рама все приближалась к нему, пока не вошла через ухо — точно так же, как душа его отца вошла в Рама. Он попытался успокоиться, посмотрел на себя в зеркало и увидел, что он — Каддео, как был, так и есть. Кто знает, в какой уголок его тела запряталась душа Рама и зачем ей это понадобилось. Он носил ее в себе, наверное, до самой своей смерти. Каждый из нас может иметь в себе, иногда хотя бы временно, так сказать транзитом, души других людей, и мы движем своей рукой или ногой благодаря какому-то покойнику, которого при жизни терпеть не могли.

Еще одну историйку рассказал Вискардо:

— Жили-были однажды Пик и Пок, лучших друзей на свете не сыскать. Как-то оба долго болели и не виделись, а когда повстречались, то по обычаю рассыпались в любезностях, стараясь превзойти друг друга. «Ты прекрасно выглядишь, Пок», — «Да нет, это у тебя отменное здоровье, а у меня временами побаливают почки». — «Неправда, у тебя глаза живые, как у юноши, а на мне здорового места нет». — «Да я по сравнению с тобой восьмидесятилетний старик». — «А я по сравнению с тобой стою одной ногой в могиле». И тогда Пок сказал: «Держи меня, я теряю сознание». Но Пик уже опустился на землю и умер без единого стона.

Бездомные разошлись по своим лачугам и улеглись спать. На землю спустился ночной холод, от которого все словно сразу стали меньше ростом. Только один Рик по своему обыкновению спрятался, чтобы тихонько подглядывать сквозь щели лачуг за спящими и видеть их сны. Обычно он видел фейерверки или рыб в ботинках, которые плакали. Или же бездомным снилось, что уши у них отделяются от головы и уходят, а потом, возвратясь из долгих странствий, наполняют голову всем, что услышали. Кому снилось, что небо вплоть до горизонта можно скатать в рулон, как шатер бродячего цирка; кто побеждал в войне, командуя войском из людей, страдающих зубной болью, — он бросал войско в атаку в момент, когда боль становилась нестерпимой; другому снилась толпа, шагавшая под звуки труб, под раскаленным докрасна небом в направлении огромного блюда, полного грибов, — люди пожирали нежные желтоватые грибы, хотя и боялись, что они ядовиты и таят в себе смерть. Многим снилось, что они, как собаки, лапами роют землю и находят красивые золотые монеты. «Еще, еще!» — кричали они во сне. И продолжали копать, рыли землю чуть ли не носом, а монеты на глазах превращались в нечто такое, что я просто стесняюсь назвать. Бибу снилось, что ему поручено председательствовать на родительском собрании, на котором были окончательно классифицированы различные типы детской лжи: потом он видел во сне дворец — весь из чистого золота, — где он устраивал огромные приемы, приглашая своих друзей вместо пятичасового чая или коктейля на омывание ног: все ставили ноги в красивые фарфоровые тазики с водой и беседовали о торговых сделках. Когда прием кончался, гости уходили и внизу у парадной лестницы ожидали, когда им подадут машины, которые вызывали одну за другой, громко выкликая фамилии владельцев; но вместо автомобилей появлялись гарцующие, как кони, высокие, все в галунах слуги, гости вскакивали на них верхом, и те, пустившись рысью, доставляли их на плечах домой. Элеутерио же снилось его детство. Его отец был санитаром и выучил сына счету на пульсе больных: сначала отец, чтобы он попривык, давал ему считать удары пульса у легко больных, потом постепенно мальчик научился считать очень быстро, практикуясь на больных с высокой температурой.

Рапу снилось, что он убивает Тото, но так как Рап-то был трус, то убивал он его самым подлым способом: сквозняками. Медленно-медленно он приоткрывал дверь лачуги, когда Тото сидел у распахнутого окна, и устраивал сквозняк; Тото начинал чихать, а потом ложился в постель с бронхитом, плевритом и воспалением легких. В конце концов Тото умирал, и Рап захватывал в свои руки правление поселком бездомных.

Неужели даже и бедняки могут быть до такой степени коварны? Да, конечно. Вообще я вам скажу, что людей следует делить не только на богатых и бедных, но также на добрых и злых. Однако богачи не должны слишком злоупотреблять таким делением.

Единственный, кто не видел снов, — это Тото. Он не мог мечтать и видеть снов потому, что слишком часто подолгу рассматривал сплетение линий на своих ладонях. Или же мучился вопросом: правда ли, что Земля вертится с головокружительной быстротой? Вечерами, в полнолуние, он ложился где-нибудь посреди поля и, напрягая до предела внимание, пытался заметить что-нибудь такое, что помогло бы ему разрешить эту загадку. Тщетно. Но от царившей вокруг тишины голова у него пустела и кружилась как после танцев. Ему казалось, что лежит он не на огромных просторах земли, а на какой-то темной, немного выпуклой поверхности, и его чуть ли не охватывал страх, что он сейчас свалится и полетит в тартарары.

* * *

Но вот наступило утро. И снова пришли одетые в черное курьеры. Тото это начинало беспокоить. Они повторили:

— Или вы сейчас же отсюда уберетесь, или мы вызовем полицию.

Никто из бездомных не шелохнулся. Все сгрудились вокруг Тото, который стоял и думал. И когда прибыла полиция, они решили, что ни за что не сдвинутся с этого места. Казалось, они навеки сжились с этими камнями, с этой травой, и не так легко было за каких-то несколько часов вырвать их из своего сердца. Полицейских было четверо. Они твердили: «Убирайтесь, убирайтесь!» — топали ногами, кричали, но все продолжали стоять неподвижно. Полицейские готовы были заплакать от злости. Их было слишком мало перед трехсотенной толпой бездомных, поэтому они решили сбегать за подкреплением.