Словенская литература ХХ века
Шрифт:
1990-е годы стали важным переломным рубежом в развитии словенской литературы – в это время вся литературная система, приспосабливаясь к новым общественным обстоятельствам, претерпела существенные изменения. Перемены затронули самые разные области инфраструктуры: художественную продукцию, дистрибуцию, школьную программу, литературоведение, литературные премии и т. д. Все это, с одной стороны, можно рассматривать как итог самого литературного развития, с другой – как следствие тех общественно-политических трансформаций, начало которых относится к 1980-м гг. Их кульминация связана с двумя имевшим для Словении судьбоносное значение событиями: в 1990 г. в Республике Словении, входившей тогда в состав Федеративной Югославии, состоялись первые демократические многопартийные выборы и тем самым была введена парламентская демократия, а в 1991 г. Словения обрела самостоятельность и впервые в своей истории стала суверенным независимым государством.
Этому предшествовали 1980-е годы, время, когда роль национальной литературы в общественно-политической жизни республики существенно возросла. В 1984 г. видный историк, профессор университета, академик САНИ Б. Графенауэр писал: «…словенская историческая наука никогда, с момента начала своего существования, так не отставала от исторической действительности. Видимо, это уже закономерность, ибо типично для всех социалистических стран. …Причина
168
Grafenauer B. Ali je problem svobode res le mescansko vprasanje? // Nova revija. 1984. № 30. S. 3529.
169
Juvan M. Postmodernizem in «Mlada slovenska proza» // Jezik in slovstvo. 1988/89. № 3. S. 49.
Отказ от авторитарных иерархий, движение к плюрализму были характерны и для самого литературного процесса, испы тывавшего влияние постмодернизма, который в словенском культурном пространстве заявил о себе середине 1980-х гг. Благодаря многочисленным переводам на развитие постмодернистской мысли в Словении наиболее существенно повлияли идеи Ж. Ф. Лиотара о релятивности истины, плюральности дискурсов и конце «великих историй». В литературе постмодернизм подрывал авторитет ее канонизированной истории, нивелировал различие между высокой и низкой литературой и подвергал сомнению традиционные эстетические критерии. Благодаря постмодернизму была устранена гегемония отдельных литературных направлений, и в итоге в 1990-е гг. в словенской литературе не преобладало ни одно из них. Существовал конгломерат традиционных художественных течений, куда могли внедряться некоторые новые (или обновленные старые), и при этом ни одно из них не играло доминирующей роли. Такое переплетение иерархически равных литературных направлений, среди которых постмодернизм – лишь одно в ряду многих других, отчасти присущее литературе 1980-х, литературовед Я. Кос называл «словенской постмодерной» [170] .
170
См.: Kos J. Pregled slovenskega slovstva. Ljubljana, 2002. S. 356.
Под влиянием общественных катаклизмов и постмодернистской парадигмы постепенно меняется роль литературы. После 1980 г., отмечает Кос, в Словении начинает «утверждаться представление о том, что литературу, как и все прочие сферы культуры и цивилизации, следует понимать как производственно-потребительское поле деятельности, что означает ее подчинение рынку, вкусу и “потребностям” читателя» [171] . Такой подход стимулировал новые методы продвижения беллетристики, существенно повлиявшие на издательскую политику, оценку произведений и критерии присуждения литературных премий, на формирование литературного канона, а также на академическое литературоведение, которое тоже начало приспосабливаться к новым обстоятельствам.
171
Kos J. Primerjalna zgodovina slovenske literature. Ljubljana, 2001. S. 381.
На сдвиги в развитии словенской прозы 1990-х гг. повлияло много факторов: «глобальные» интеллектуальные изменения, которые привнесла в национальное сознание постмодернистская мысль, «локальные» перемены, связанные со сменой общественной системы и обретением Словенией государственности, сама динамика литературной жизни. Это обусловило специфику обновления краткой прозы и романа. В 1980-е гг. в значительной степени под влиянием постмодернизма существенно возрастает значение краткой прозы, до этого уступавшей роману; в 1990-е гг. одно из ведущих мест занимает рассказ, который ранее из-за своей особой жанровой структуры часто воспринимался как онтологически неопределенный. Важные изменения коснулись и романного жанра. В ХХ в. словенским литературоведением было сформировано представление о художественности словенского романа, основанное на сложившемся каноне. Художественное значение произведения определяется по следующей ценностной модели: лиризм, национальная идея, стремление к недостижимому. Канон ставил на первое место один тип романа, поэтому для других разновидностей – эпопей, романов с активным героем-нигилистом оставалось не слишком много пространства, еще меньше его оказалось для тривиальной литературы, на которую смотрели свысока, ведь она предназначалась лишь для интеллектуальных «низов». Все ведущие игроки литературного поля: литературоведы, критики, редакторы, члены жюри литературных премий, авторы школьных учебных планов поддерживали единственный «канонизированный» тип романа с пассивным, тоскующим по недостижимой мечте героем. В конце 1980-х – начале 1990-х гг. ситуация начала в корне меняться. Накануне провозглашения государственности Я. Кос высказал провидческую гипотезу о том, что с изменением «социокультурных основ словенства можно ожидать и изменения типичных образцов словенского романа» [172] , что в последнее десятилетие ХХ в. и произошло [173] .
172
Kos]. Teze о slovenskem romanu // Literatura. 1991. № 13. S. 50.
173
См.: Fiser B. Sprememba tipicnega ustroja junakov slovenskih romanih po letu 1991 // Slavisticna revija. 2003, № 1.
Важнейшим
доказательством новой расстановки сил в литературе стал бурный подъем популярной жанровой продукции, в первую очередь детектива и фантастики, а также путевых заметок и произведений эротического содержания. При этом речь идет не только о количестве, но и о качестве. Некоторые образцы тривиальных жанров достигли столь высокого художественного уровня, что их как «высокую» литературу, отвечающую взыскательным эстетическим требованиям, в той или иной степени учитывают все литературоведы, чего ранее не происходило [174] .174
О переплетении высокого и тривиального в историческом романе этого периода см.: Starikova N. Sodobni slovenski zgodovinski roman: visoko (elitno) in (mnozicno) trivialno // Sodobna slovenska knjizevnost (1980–2010). Obdobja 29. Ljubljana, 2010. S. 305–309.
С другой стороны, как отмечает в своих работах А. Зупан-Сосич, ведущей особенностью современного словенского романа становится жанровый синкретизм, сочетание признаков многих жанров внутри отдельного произведения [175] .
Не без влияния философии и поэтики постмодернизма и политики либерализации свое место занимают некоторые новые типы прозы, а также те, что ранее оставались в тени. Мощный подъем переживает литература, авторы которой широко используют мифологический и этнокультурный материал отдельных областей Словении. Одни критики называли ее «словенским вариантом магического реализма», другие – «областной фантастикой». Активнее развивается литература сексуальных меньшинств и вообще литература, оспаривающая устоявшийся взгляд на сексуальную идентичность; она становится важной составляющей литературного процесса не только благодаря своей социальной релевантности, но и в ряде случаев вследствие высокого художественного уровня. Как особая разновидность, ранее находившаяся на периферии, теперь выступает женская проза. Это, в соответствии с термином французских теоретиков феминизма, «женское письмо» – вводит в художественный контекст женскую «оптику» и сенсибильность.
175
См.: Zupan Sosic A. Zavetje zgodbe. Ljubljana, 2003.
Новые художественные решения, диктуемые новой общественно-политической, культурной и литературной ситуацией, в 1990-е гг. ищут не только авторы, вышедшие на литературную авансцену впервые, но и те, кто уже громко заявил о себе, например, Л. Ковачич и Д. Янчар, два выдающихся прозаика рассматриваемого десятилетия. Лойзе Ковачич своим романом «Кри стальное время» (1990), который стал первым произведением, удостоенным новой литературной премии «Кресник» за лучший национальный роман года, и сборником новелл «Низвержение» (1993) продолжает вектор автобиографически окрашенной, написанной под влиянием М. Пруста модернистской прозы. В 1993 г. выходит его сборник коротких рассказов «Истории с крышек ульев», занимающий особое место в творчестве писателя как своеобразный эксперимент с поэтикой постмодернизма. Это рассказы, написанные по мотивам рисунков, взятых с расписных крышек традиционных словенских ульев. Несмотря на некоторые черты автобиографической прозы, автор существенно отходит от своей излюбленной повествовательной модели и модернистской манеры письма. Стилистически он приближается к народной сказке, сюжеты его историй символичны, метафоричны, даже аллегоричны. В первый и последний раз в своей прозе через интертекстуальные связи с фольклорными мотивами и имитацию фольклорного стиля прозаик вносит в свой текст постмодернистские элементы.
Одной из наиболее выразительных в книге является «История про двухголового сына», основной мотив которой схож с мотивом фильма А. Балабанова «Про уродов и людей» (1998). Рассказ повествует о бедной девушке Ерице, родившей внебрачного сына с двумя головами, который при крещении получил имя Янез. На самом деле это безобразное дитя – сиамские близнецы. Одна из двух голов на общем теле, так называемый правый Янез, добрая по натуре, благородная и набожная, левый же Янез и в своих внешних проявлениях, и по характеру злобен и жестокосерден. Из-за этих отличий их желания и действия постоянно вступают в противоречие, поэтому финал истории трагичен: левый Янез в порыве ярости душит правого и тем самым убивает самого себя.
В этом сюжете есть аллюзия не только на фольклор, но и отсылка к древнему мифологическому мотиву близнечества или двойничества, популярному в литературе XIX в., – демонический двойник человека противостоит его ангелу-хранителю у немецких романтиков, Э. По, Г. де Мопассана и Ф. М. Достоевского. Ковачич перерабатывает его по-новому, придает своей версии символическое и даже аллегорическое звучание. На территории бывшей Югославии нарицательным именем «янез» издавна пренебрежительно называли выходцев из словенских земель, поэтому историю про левого и правого Янеза можно понять как аллегорическое изображение политического контекста Словении перед и во время Второй мировой войны, когда словенцы были разделены на левых (либералов, затем коммунистов) и правых (консерваторов, до войны объединенных в клерикальный блок). Левые и правые имели тогда свои военные подразделения, воевавшие друг с другом. Насколько буквальна эта картина в рассказе, дают понять многие детали, не только то, что автор прямо использует термины «левые» и «правые», но и тот факт, что правый Янез ходит в церковь, он благочестив, левый же безбожник и мыслит крайне свободно; на политическую ситуацию прямо намекает финал рассказа, ведь известно, что в конце войны коммунисты (левые), представляющие реальную политическую и военную силу, – левый Янез – не только политически, но и физически расправилась с домобранцами (правыми) – правый Янез.
Впервые «Истории с крышек ульев» в сокращенном виде прозвучали на радио в 1991 г., в 1992 г. отдельные рассказы вышли в журнальном варианте, а через год появилась книга. Рассказы Ковачича публиковались в период, когда, испытав недолгую эйфорию после провозглашения государственности, словенская общественность разделилась на два непримиримых лагеря, находящихся по разные стороны баррикад. Образ двух Янезов, противоречия между которыми не только непреодолимы, но способны угрожающе усиливаться, – не что иное как аллегория бессмысленного и абсурдного саморазрушения и самоуничтожения, уже печально известных в национальной истории.