Словесное древо

тундровые вихри, и чтобы в тоненькую дудочку наигрывала отходную лазоревая

птичка. Об этом мое моление к вечным звездам! Обыкновенно при переброске

ссыльные посылают телеграммы своим ближним, и те хлопочут перед Верховным

Прокур<ом> об оставлении. Если Вы, дорогая Варвара Николаевна, получите от меня

такую весть, то от моего великого несчастия прошу Вас — сходить тогда в

Камеру Прокурора - объяснить ему, что я уже был в Нарыме, теперь в Томске, и что

я и так скоро умру, так как непоправимо и тяжко болен! Но всё это немедля ни на час

после телеграммы, ибо на сборы времени не дается. Заявление во ВЦИК я вышлю

отдельно. Что делает Журавиный Гость? Как живет? В Томске есть кое-кто из милых и

тоскующих по искусству людей, но я боюсь знакомиться с ними из опасения, как бы

наша близость не была превратно понята. Приходил ко мне юноша с лирическими

великолепными стихами, но так как стихи были сплошь лиричны, по музыке, чувству,

краскам и славу изумительны, но я не сказал о них правды, а послал поэта в местную

газету, чтобы он был ближе к жизни. Очень меня волнует судьба Васильева, не знаете

ли Вы его адреса? Видели ли Вы что-либо из живописных работ у Толи? Не

припомните ли, какими словами он вспоминал меня? Он мне ничего не пишет, и адреса

его я не знаю. Очень бы хотелось написать Осипу Эмильевичу, но его адреса я тоже не

знаю. Что выдающегося в поэзии? Я ничего не вижу, а газет не читаю, ибо столичные

нужно покупать где-то и каким-то особым уменьем, а в местной — всю местное. Тепло

ли у вас в новой квартире? Каков Егорушко? Чай, уже ходит и говорит? Несмотря на

бездо-мье и отсутствие уединения, сердце мое полно стихами. Правда, все они не

записаны, а хранятся в арсенале памяти и тихо радуют меня: видно, кое-что осталось и

242

для меня в жизни. Простираюсь сердцем на Нащокинский. Кланяюсь Вам земным

поклоном. Посылку с носильными вещами получил. Все они не мои — все сгнили.

Купили только в особый ларек, где принимают утиль. Один пиджак оказался покрепче,

— я его продал отдельно за 15 рублей. Было Вам беспокойства с этой посылкой! Как

Вас благодарить, не знаю. 2-го февраля мой печальный юбилей: исполнилось два года

моего изгнания...

249. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

Наголо марта 1936 г. Томск

Дорогая Над<еж>да Федоровна - примите мое приветствие и земной поклон за

милосердие Ваше. На последний перевод 70 руб. я написал Вам подробное письмо. На

Ваши вопросы, в чем я нуждаюсь, — тяжко нуждаюсь в обуви, нет брюк на весну и

лето, шляпы, верхней рубахи или пиджака и вообще белья. Если можно с Артиста — то

я бы переделал по себе. Шляпа с его головы мне в самый раз. Мне не в чем выйти в

театр, а он здесь очень хороший, и главные роли на р<еджость. Не <осу>дите. Жизнь

Вам и крепость!

250. В. Н. ГОРБАЧЕВОЙ

<Очнулся> как от летаргического сна, <дорогая Вар>вара Николаевна. Четыре

ме<сяца был прико>ван к постели: разбит параличом и совер>шенно беспо<мо>щен.

Отнялась <левая рука> и нога, и левый глаз закрылся <несколько слов утрагено>

сослать в Туруханс-кий край <несколько слов утрагено> мои не выдержали, к тому же я

непоправимо болен пороком сердца в тяжелой форме. Всё это удостоверили врачи по

распоряжению местного НКВД. Теперь я в своей комнатушке среди чужих людей,

которым я нужен как собаке пятая нога. День и ночь лежу, сегодня первый раз сполз к

столу и, обливаясь потом от слабости, пишу Вам: сходите к прокурору республики

– просите его на основании моей неповторимой болезни освободить меня досрочно.

Возьмите меня на свое иждивение — это ровно Вас ни к чему не обязывает и нужно

лишь официально. Не бойтесь. Я не утружу Вас. Без человека же и бумажки о том, что

кто-то меня больного берет на иждивение, — не освобождают, а заключают в лагерь

для инвалидов до смерти. А это равносильно тюрьме. Умоляю не откладывать хлопот

— так как великое мое несчастие в лице новой ссылки может всегда и неожиданно

повториться. Моя тяжкая болезнь сибирскому начальству не помеха. Несмотря на то,

что существует определенная статья по болезни досрочно <освобождать>. Болезнь же

моя превышает пр<одолжи>тельность всякой статьи. П<рошу подать> заявление и

Калинину. Ес<ли будет из> Москвы хотя бы слабое дунов<ение милости>, то меня не

казнят. Облива<юсь потом,> очень слаб. Кругом ждут <несколько слов утрагено денег

нет. На беду появился аппетит. Кланяюсь милому Журавлю. Тоскую невыразимо, под

несметными избяными мухами - лежу в духоте, давно без бани, вымыть некому,

накормить тоже. Левая рука висит плетью. На ногу маленько ступаю. Она распухла, как

корчага. Помогите, чем можете! Жду весточки. Кланяюсь со слезами. Заранее сердцем

благодарен. Адрес: переулок Красного Пожарного, 12.

Долго был без памяти, да и сейчас много не помню.

Простите. Не осудите.

Н. Клюев.

251. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

После 5 июля 1936 г. Томск

Дорогая Надежда Федоровна! Радостной теплотой заливает мне сердце сознание,

что я снова могу писать Вам — говорить с Вами! С марта месяца я прикован к постели.

Привезли меня обратно к воротам домишка, в котором я жил до сего, только 5 июля.

Привезли и вынесли на руках из телеги в мою конуру. Я лежу... лежу, мысленно

умираю, снова открываю глаза — всегда полные слез. Из угла смотрит мне в сердце

243