Слово и дело

Сухонин производил отталкивающее впечатление — по причине ужасного шрама, который начинался на лбу, под пышным чубом, пересекал левый глаз и заканчивался на скуле. Шрам был неприятный, красного цвета, с зазубринами, он повредил оба века, и из-за этого левый глаз смотрелся жутковато. Был капитан худощав, но жилист — судя по всему, физподготовкой он не пренебрегал.

— В войну получил, немец наградил, шоб ему пусто було… — сказал он, поднимаясь мне навстречу и заметив мой взгляд, направленный на шрам: — Капитан Сухонин, Григорий Степанович, исполняю обязанности… А вы, так думаю, наш новый командир?

— Руководитель, — поправил я и с трудом оторвал взгляд от шрама. — С сегодняшнего дня — заместитель начальника управления, капитан Орехов. Или Виктор Алексеевич. Прошу любить и жаловать. А вы?

Я повернулся к Рите — худенькой девочке, которой, если не приглядываться, можно было дать лет пятнадцать или шестнадцать. Но она встала, приосанилась — и превратилась во вполне взрослую девушку. Кажется, из-за освещения. На её лице особых примет почти не было — за исключением выдающегося носа, который так и тянуло назвать «шнобелем». Впрочем, это не мешало личной жизни лейтенанта — у неё был жених, а свадьба планировалась летом. Я предположил, что ещё до Нового года эта девица уйдет в декрет, но надеялся, что это произойдет уже после моего возвращения в Москву.

— Лейтенант Буряк, — четко отрапортовала она. — Оперативник пятого отдела.

— Очень приятно. Садитесь, товарищи, — я улыбнулся и подождал, пока они выполнят моё указание. — Григорий Степанович, что скажете о текущей работе отдела?

Он крякнул, засуетился, начал перебирать какие-то бумажки на своем столе…

— Не стоит, это неформальное общение, — сказал я. — Просто расскажите, простыми словами. Про трудности знаю, про кадры знаю. Про ситуацию — не знаю.

— А, ну… это можно, — Сухонин оставил бумаги в покое и посмотрел на меня. — Объекты для разработки имеются, присматриваем за ними в меру сил, но — сами видите, Виктор Алексеевич… Но за кем глядеть надо — есть. Если сумеете службу наладить, так и хорошо… А мы поможем, со всем усердием… так ведь, лейтенант Буряк?

Мы оба посмотрели на девушку, она чуть порозовела, но ответила твёрдо:

— Так точно, товарищи капитаны!

Я мысленно вздохнул. Выбивать из неё то, что в это юное тело успели заложить её бывшие сослуживцы и вот этот капитан-милиционер, будет сложно. Но я был уверен, что справлюсь. С Сухониным сложнее, этот матерый, ему палец в зубы не клади — откусит и добавки попросит. Ещё и с показным чинопочитанием, чтобы, значит, под нарушение субординации не попасть. Ничего, и к нему должен быть ключик.

— Вольно, товарищ лейтенант, — я ухмыльнулся. — Мы тут без чинов, по именам и отчествам. Как вас величают, лейтенант Буряк?

Она стушевалась.

— Рита… Маргарита Павловна… товарищ кап… Виктор Алексеевич…

Румянец на её щеках стал хорошо заметен даже в полусумраке кабинета, который не разгоняли тусклые лампочки, а я едва не рассмеялся. Госпожу Хоботову из «Покровских ворот» я помнил совсем другой, более полной и напористой. Впрочем, у этой девочки, наверное, всё впереди.

— Хорошо, Маргарита Павловна. Расскажите о последнем задержании по нашему направлению.

— Это… — встрял капитан.

— Я задал вопрос Маргарите Павловне, — оборвал я Сухонина.

— Прошу прощения, — он тут же дал задний.

Рита оглянулась на коллегу в поисках поддержки — и буквально залпом выпалила:

— Шестнадцатого декабря одна тысяча девятьсот семьдесят первого года был задержан Дудник Игнат Петрович сорока трех лет, преподаватель философии в Сумском филиале Харьковского политехнического института…

— Марксистско-ленинской? — вклинился я.

— Что?

— Философия, спрашиваю, марксистско-ленинская?

— А… Да, конечно.

— Хорошо. И в чем же его обвинили?

— На лекциях и семинарах он продвигал идеи национализма и собирался создать среди студентов кружок, в котором хотел обсуждать независимую Украину…

Девушка произнесла это на одном дыхании, а я вспомнил будущее. Похоже, на Украине действительно «полный завал», как сказал полковник Денисов. И метастазы этого завала периодически проникали в Сумы.

— Григорий Степанович, — я повернулся с Сухонину, — арестом этого философа вы руководили?

— Нет, — он помотал головой. — Мы только предварительную проверку провели. Задерживали его ребята из Киева. Туда же и увезли… следствие, насколько я знаю, ещё продолжается, но нам не докладают, так, знакомые кое-что говорили. Лет на пять закроют, думаю.

— Ясно, спасибо… А ещё что?..

* * *

Вопреки моим опасениям, диссиденты в Сумах были — не много, но достаточно. Конечно, не личности вроде Якира или Алексеевой, но на учете числились немецкие полицаи времен Великой Отечественной, которые недавно отсидели свои четверть века и вернулись в родные края. Правда, никакой видимой активности они не проявляли, поскольку были калеками не только морально, но присмотра всё равно требовали.

Встречались в Сумах и националисты вроде того философа Дудника. Власти УССР почему-то опасались бороться с подобной публикой с подобающим большевикам размахом, вместо этого устраивая что-то очень похожее на бои подушками в пионерских лагерях. В процессе рассказов новых подчиненных у меня сложилось впечатление, что примерно так в Москве идет борьба с тем же Якиром, про которого все всё знают, но почему-то держат на свободе и даже платят гонорары за воспоминания об отце, который в этих воспоминаниях предстает душкой и великим полководцем.

Была тут и местная достопримечательность — некий гражданин Солдатенко, который как раз и мог считаться настоящим диссидентом. Он несколько раз ездил в Москву, там посещал квартиру Алексеевой, привозил в Сумы экземпляры «Хроник» и распечатки трудов Солженицына. В общем, готовый антисоветчик, на котором клейма негде было ставить, если бы не одно большое «но». Дело в том, что привезенные из Москвы труды Солдатенко никому не давал, а прятал в своем деревенском доме, и основной своей заботой считал перепрятывание этих замызганных листков с места на место; самые затертые он переписывал от руки в подвале при свечах, а оригиналы сжигал. Ещё он считал, что за ним следят всеми возможными и некоторыми невозможными способами — поэтому, например, в его саду над тропинкой от дома до туалета была натянута сетка с нашитыми лоскутками. Участковому, который заинтересовался этой икебаной, Солдатенко пояснил, что так он укрывается от всевидящих объективов космических аппаратов.

Ещё Солдатенко любил бегать по городу, сбивая «слежку», причем перемещался он исключительно ночами, путал следы, устраивал засады, а в конце, убедившись по каким-то лишь ему ведомым признакам, что «хвост» сброшен, возвращался домой.

Самое любопытное — за Солдатенко действительно следили, но совсем по другим причинам. Полковник Чепак, ознакомившись с рапортами подчиненных, не поверил, потратил несколько ночей — и дал команду натаскивать на этом «диссиденте» опергруппы, поскольку тот действительно был очень изобретателен в прокладке своих маршрутов. Был даже своеобразный зачет для молодняка, без сдачи которого получить нормальную работу в управлении было невозможно.