Слово о гордости
Шрифт:
Не хватало еды и воды. Мы все были похожи на духов. Мы все были готовы к смерти, но ни за что бы не сдались и не сбежали – гордость родилась первой на месте нынешнего Койне-Хенн!
Тогда моя мать и обратилась к Проклятому. Через сон она позвала человека, чей дом стоял у подножья гор, окружающих долину. Рассказывали, когда-то там была целая деревня, исчезнувшая в одну ночь. А наутро с гор спустилась ведьма и поселилась в единственном сохранившемся доме. Через полгода у ведьмы родился сын... И остался без матери спустя двенадцать лет, но не ушел к людям, а так и стал жить там, на проклятом месте, один. И говорили, людям становилось плохо,
Я помню ее в ту ночь – зеленые безумные глаза на худом лице, где каждый шрам, как еще одна морщина... Мама разбудила меня, прижала к себе и зашептала горько, сбивчиво, что... «Ты же знаешь, девочка, как бывает оно в сказках – что колдун возьмет плату, возьмет самое дорогое, что будет у просящего... Знаешь, знаешь, девочка? Триста, я ведь не отдала тебя, не отдала, ты веришь мне?..» Я верила.
А утром явился маг, Проклятый. Он прошел сквозь ряды противника, а те даже не заметили его. Он поднялся по спущенной веревке на стены, а воины удивлялись... И я смотрела на него и не верила, что мальчишка пятнадцати-шестнадцати лет от роду, которому в Койне-Хенн едва-едва позволили бы взяться за пушку, способен хоть как-то нам помочь. Даже я, десятилетняя, верившая в сказки, не видела в нем ничего страшного или сильного.
Серый, как пыль, он озирался настороженно, смеялся нервно... и действительно говорил разными голосами. Говорил быстро, перебивал сам себя и вновь смеялся... И вражеские машины сталкивались, люди Гулгара, обезумев, бросались на командиров, резали глотки товарищам и стреляли куда угодно, только не в сторону Койне-Хенн. Наш город словно стал невидим, он провалился в никуда, а завоеватели убивали друг друга.
А Проклятый говорил. Тогда я, должно быть, и поняла власть голоса.
Гулгар вовремя приказал уходить тем, кто еще повиновался ему. И, видно, Овен всем остальным рассказал, что нападать на Койне-Хенн нельзя и лучше оставить долину ее свободным Хранителям, чем вновь пережить такой ужас.
А мы зажили, как и прежде, прославляя Ардана Койне, Хранителя, и его жену Гверву, сумевшую привести колдуна нам на помощь. Все знали, что Гверва должна была заплатить, и считали – раз колдун ушел, то договор выполнен.
И я так считала, восхищаясь матерью и обожая ее... А когда она умерла, ко мне впервые пришел Проклятый. Он злился, он был в бешенстве, разбивая любой мой сон, как зеркало, и сотней голосов повторял, что моя мать не вернула долг. «Теперь ты мне должна!» – говорил он с болью и злостью.
Тот год был самым страшным в моей жизни. Мать, отец, крысы, Проклятый... Я боялась, я злилась, я уставала каждый день так, будто проживала целую жизнь, и уже молилась на сон – любой, пусть кошмар, только без Проклятого. Однажды я не выдержала и закричала на него, попыталась ударить, хоть и знала, что нельзя в снах нам проявлять свои чувства.
– Хватит! – кричала я. – Сколько можно меня мучить! Скажи, что тебе нужно, и я отдам тебе все! Разве тебе мало смертей?!
Я говорила о своих родителях, но он внезапно успокоился и замер, словно наткнувшись на стену.
– Извини, – сказал он. – Но это не я придумал долг.
– Скажи, что тебе нужно, – устало попросила я.
Моя мать обманула его. Обманула! Она сказала «Я заплачу тебе тем, что ты желаешь больше всего». Удивленный, он согласился.
Но это слишком старая сказка Койне-Хенн, мальчишка из мертвой деревни не мог ее знать! Известно ведь, человек никогда не может понять, чего хочет больше всего на свете, а потому Гверва могла отвечать год за годом: «Нет, это совсем не то, чего ты желаешь. Подумай лучше, ведь такая возможность выпадает всего лишь раз в жизни». Древние силы сплелись в клубок, как змеи, а загадка оставалась неразгаданной. Будь ты хоть магом, хоть Проклятым, а желания все равно останутся изменчивыми, непостоянными...Потому и я говорила: «Скажи, что тебе нужно», и Проклятый не мог ответить, теряясь, путаясь сам в себе.
Однако в ту ночь он не стал дожидаться моего вопроса.
– Твоя мать сумела меня обмануть, но ты больше не сможешь пользоваться ее загадкой. Моя помощь понадобится уже тебе и тогда...
– Уходи, – прервала я страшные слова.
– А ты проснись. Иди на голос.
И я проснулась с головой, болевшей еще сильнее, чем прежде.
– Дайте мне отдохнуть, – пробормотала я непонятно кому, накрываясь одеялом с головой. – Просто дайте мне отдохнуть...
Меня услышали. И следующий мой сон был чудесен настолько, что я впервые не поверила в его правдивость. Там я никак не могла разглядеть лицо человека, который называл меня любимой и целовал нежно и страстно, гладил разгоряченное тело, расплетал спутанные волосы и, казалось, мысли тоже становятся ровны и гладки под этими пальцами... Я была спокойна, и все вокруг было таким же спокойным, тихим, чистым. А в ухо мне все шептали и шептали что-то неясное, как будто рассказывали историю, избавлялись от пережитых бед и горечей, и было радостно на душе оттого, что я могу облегчить чью-то боль.
– Триста.
Впервые мне не хотелось выбираться из сна.
– Триста. Деревья идут на нас.
Герке стоял в дверях, в трех шагах от постели.
– Я слышу. Сейчас приду.
Он не мог не заметить перемены. Только сказал не совсем то, что я ожидала услышать.
– Ты казалась такой счастливой. Ты...
– Я видела сон, Герке. Счастливый сон.
– Значит, все будет хорошо, – он улыбнулся и, на миг склонив голову, ушел.
А я переоделась в привычное темное платье, закуталась в шаль и скоро уже стояла на стенах вместе с воинами.
– Взяла бы ты меч, Триста, – тихо сказал Сахо.
– Меч принадлежит Хранителю. А мой отец слишком сильно уверен в вас, чтобы следить за боем.
– А ты совсем не обязана присутствовать, – возразил командир. – Но все же ты здесь.
– Мне больше по душе пушки, – усмехнулась я. Ни одно слово в ту ночь не могло заставить меня растеряться.
– Первый выстрел – твой, – согласился Сахо.
Деревья подходили медленно, угрожающе растопырив ветви, перебирая узловатыми корнями, на которых алым светилась ула.
Койне-Хенн стоит на особом месте. Наши шахты находятся за городскими стенами, потому что из-за деревьев туннели под землей могут обвалиться и потому что породу под городом не пробить никому и ничему. Пытались много раз и решили – это знак! – даже если и будет кто-то столь труслив, решив бежать из осажденного города подземными ходами, он не сможет этого сделать.
Из-за нашего «фундамента» деревья не могут пробить землю корнями достаточно глубоко, и ула становится совсем легкой добычей – подходи и бери, если и нужно копать землю, то недолго. Поэтому я не торопилась стрелять. Пусть подойдут ближе.