Случайному гостю
Шрифт:
— Начало тут было давне, — сказала бабушка и начертила руну Кано на муке, затем стёрла её. — Даже, збав Боже, кармичне. Ты слыхал ту даму….
Бабушка звучно кашлянула и быстро поглядев через плечо, отчеканила:
— Хоть меж нами — то не агримент! Такое…
— Аргумент, бабушка, — говорю я, беря дольку яблока.
Бабушка смотрит на меня печально и вздыхает:
— Лишь бы спорить, — говорит она, на выдохе.
— Аргумент, Лесик, то газета. Я говорю «агримент» — то згода принципова — ну, согласие. Тут что-то з глубин, какая-то гра лосу [90] , бесконечные фортуны жарты [91] —
90
игра судьбы
91
шутки фортуны
Она подняла голову откинула волосы назад и сказала резко:
— И маму… тебя и маму — сын не должен быть без мамы…
Воцарилась тишина, бабушка повела ладонью по мучному полю — ягоды и орехи сложились в фигуру ангела молчания. Бабушка кашлянула.
— Но тем было обмаль, особливо однему. Он давно тут шастает, вокруг нас, ешче с той жизни… И я… — она стёрла Тау и ангела… — И я… — И он… Пришлось отразить атаку… Но я… я не зважила его подлость. Такое глупство…
— Когда тебе было шесть, — сказала бабушка, лампочка моргнула и на мгновение в кухне стало совсем темно. — Когда тебе было шесть… Паментаешь ту врону? — неожиданно спросила она.
— Ворону? — переспросил я, и вот тут-то знание показало себя во всей красе. По кухне пролетел ветерок, воспарила над столом черная миска в смерче красных и желтых бумажек, я непроизвольно вытянул руки… холодная вода неслась мне навстречу, венок из розовых цветов кружился в пенном омуте.
— Ну что ты опять забыл здесь? — сказал ангел, холодная бронзовая рука держала меня за пояс, я увидел, как в реку медленно падают мои тапки — безрадостно они канули в шумную воду.
— Сколько раз можно предупреждать? Мост опасен, как опасны все, кого ты тут встретишь, — продолжил он, перебрасывая меня через балюстраду на парапет — ногам сразу стало холодно — каменные плиты вытягивали тепло.
— Иди, иди, — сказал ангел, зеленоватые крылья его дрогнули, прозвенев мягко.
Я послушно отправился прочь. Подпевая северному ветру, проплакали в вышине гуси. Под ноги мне лихо спикировала игральная карта — трефовый валет.
«Чужестранец!» — подумал я и очнулся на кухне. Бумажки, нарезанные мной, аккуратно лежали на столе. На тахте, уютно свернувшись клубком, спала Вакса.
Бабушка, деланно равнодушная к происходящему, достала из холодильника похожий на глину кусок дрожжевого теста и принялась раскатывать его поверх рассыпанных по муке сладостей.
— Оденься в сухое и выпей узвару, — сказала она. — Что то за бланка? — спросила она резко, и руки её замерли в мучном облаке.
Я поглядел на стол — посреди полосок желтой и красной бумаги валялась мокрая карта, черной кляксой улыбался на ней трефовый валет. Иноверец. Странник. Аноним.
— Мне было знание, — сказал я.
Торунский пряник (для краковской панны в варшавских башмачках).
Выпечка из сдобного дрожжевого теста с изюмом и пряностями. Пекут его не в куличной вертикальной форме, а в виде батона, положенного на кондитерский лист — горизонтально.
При изготовлении штрицля изюм, цукаты, орехи рассыпают по подпиленной мукой доске и поверх
их тесто сначала раскатывают, а затем скатывают рулетом; благодаря этому все элементы начинки распределяются по штрицлю равномерно и без затруднений.Мы склеиваем бумажные «ланьцухи» — цепи. Какие бы они не были — хоть из опилок, в их силах исковеркать магию, любую.
Мы оба боимся вторжения.
Вакса боится, что в один непрекрасный день вся еда исчезнет, и поэтому она с чавканьем уплетает кусочек курицы.
Мы клеим метровые цепочки с двух сторон. Бабушка выдавливает из себя слово за словом. Телевизор показывает нам «Карнавальную ночь». Происходящее в нем несколько не вяжется с бабушкиным рассказом. Леночка хмурит беспечальный лобик. Бабушка будто клещами тянет из себя фразу за фразой.
— Не хотела б называть имена. Ты же понимаешь, следы сплутованые… Но те всегда беспощадны, Лесик. Завше. И они хитрые, власьне. Не буду удивлена, — говорит бабушка, ловко склеивая цепочки. — Если все то подстроено. Те охотятся на таких как ты. Я говорила уже…
— Когда вы говорите «те», бабушка, это они или не они? — спрашиваю я, прерывая её монолог. Воцаряется недобрая тишина, в недрах буфета что-то тренькает. Бабушка поднимает очки на лоб, кладет цепи на стол и поддёргивает рукава.
С укоризной на меня смотрит даже Огурцов из телевизора. Вакса подавилась и принялась натужно кашлять.
— Раны Господни, — выдыхает бабушка, зловеще раздувая ноздри, бумажки разлетаются над столом словно мотыльки. — Оферма!!! Файталапа холерна!!!
«Какие интересные слова!» — думаю я, опасливо отъезжая на стуле подальше.
Вакса проглотила свою курицу и смотрит на меня, не моргая.
— Я втомилась пояснять азы. Незгула [92] ! «Те», — говорит бабушка. — То мордерцы и вумурты. Демоны. Наши страхи. Всяки хмуры и химера. Такое.
92
бестолочь
— А они? — спрашиваю я, заранее зная ответ. Бабушка смотрит на меня укоризненно, она тянет цепочку из бумаги на себя — в телевизоре, ещё молодая и обаятельная Гурченко поёт про пять минут. Цепь мелькает разноцветной змейкой и шуршит, является Вакса — протягивает лапу к пестрой цепочке, однако отдергивает и трясет ею, словно вступила в воду.
— Ты какое отношение имеешь к магии, Вакса? — удивленно спрашиваю я.
— Прямое, — говорит бабушка и собирает со стола все цепочки. — Они… их, Лесик, мы с тобою видим каждый день. Почасту. То души, чаще невпокоённые. Я тебе говорила миллион раз. Такой наш Дар. Двойной зор. Я говорила… А ты веселился. Бери табореты и пойдём, буду давать команды.
— Когда уже будет наоборот? — спрашиваю я, припрыгивая за широко шагающей бабушкой. Подобно шлейфу за ней летят бумажные цепи, замыкает шествие Вакса, она волнуется, и усы её подрагивают.
— Наодврут? — спрашивает, украшенная цепями, словно новогодняя ёлка, бабушка в самой дальней комнате. Я ставлю на стол одну табуретку, залезаю на неё и отвечаю, цепляя бумажную цепочку на карниз.
— Да!! Когда я буду командовать!!
— Левее, выше… еще выше, — говорит бабушка, потом отходит на два шага и замечает. — Криво, но не погано. Лезь на комод, я пострахую. Командовать, Лесичку, ты будешь лет через пятнадцать.