Случайные соседи

Нет уж! Увольте!

На моменте, когда Изи с Давидом начали спорить о брендовых магазинах одежды, я вскочила на ноги.

– У меня есть Павел! – Воцарилась тишина. Слишком громко сглотнул слюну Иосиф. – Дизайнер одежды, и мой друг! Вместе мы с ним что-то придумаем!

– Когда ты уезжаешь? – Это уже тише, и только для Давида.

Глава 26. Чувства

Я стояла на балкончике, рядом стоял Павел. Ошарашенный, изумленный, отказывающийся принимать тот факт, что я живая и невредимая. Разговариваю, шучу и вообще имею сходство с человеком, а не с растением.

Больше, чем мой внешний вид, его поразило наличие мужчины в моей новой жизни. Хоть Слава и повел себя, как гад гадский, но Пашка был уверен, что я страдаю, и никогда не перешагну через те отношения.

– Это он? – Внизу из парадной вышел Давид, поднял голову вверх, чувствуя, что я смотрю, улыбнулся, и сел на пассажирское сидение своего автомобиля. Водитель тронулся. А я все не опускала ладонь, которой махала Леманну вслед.

– Да. Он. – Я была спокойна. Несколько часов в консерватории и он вернется.

Что бы уехать надолго уже через два дня.

Выпроводив Изи и Йошку вчера, мы откинулись на спинку дивана, помолчали немного.

Я перебирала в голове все возможные варианты, как его заставить остаться, но все было не то! Как его заставишь… Да и есть ли в этом смысл? Честно ли это будет по отношению к нему? Казалось, что я беру прописанный доктором рецепт, вычеркиваю лекарства одно за другим, а потом вписываю вместо всех сложных латинских названий одно единственное – Давид. Состав сложный, но лекарство оказалось самым действенным.

Это не правильно. До жути не правильно! Дождь затих за окном, остался лишь ветер, и из квартиры было не разобрать, холодный он, или уже по майскому, теплый?

Леманн заслуживал явно большего, чем быть чьим то антидепрессантом.

Еще, глубоко внутри, где то между ребрами, у меня застрял страх, словно инородное, чуждое моему организму тело. Я начала бояться, что со всем табуном моих тараканов в голове, и дурацкой справкой я буду ему не нужна. Он устанет. Так же, как устал Слава. Как бы ни кощунственно было ставить два этих, диаметрально противоположных, мужских имени в одном предложении. Давид не был Славой, но я то по-прежнему ненормальная и нелюдимая художница… так что если…

Я встала на ноги, одернула подол платья, и собралась уже вернуться к себе, чтобы продолжить душевно самоубиваться, но Давид обхватил мое запястье и потянул на себя. С писком я повалилась на него. Тёплого. Твердого. Надежного, как … блин… штук двести эсминцев в сравнении с моим помятым бумажным корабликом!

Можно, я просто буду рядом с тобой? Пожалуйста.

Это бы звучало жалко, если бы не громадный подтекст, в котором было сложно признаться даже самой себе, не то чтобы сказать вслух.

Писк перешел в тяжелый вздох, и я просто уткнулась в широкую шею носом.

Его было мало. Дни, что мы были вместе бежали с неимоверной скоростью. Они полностью состояли из Леманна, его выходок, вероломной заботы, ворчания, обидных фразочек, музыки и слов, от которых замирало дыхание.

Мне теперь всегда будет его мало. Я всегда буду мучиться от жажды, а Давид будет холодной водой. Будет касаться моих губ, а я буду его пить.

– Сходишь со мной в магазин? – Обожгло мою шею горячее дыхание. Руками он забрался под платье и погладил поясницу.

– Зачем? – Вышло слишком расстроенно, как я ни старалась скрыть свои чувства от Леманна.

– Мне нужна клубника и сливки. – Хохотнул этот несносный мужчина, похожий на мальчишку.

– Звучит довольно пошло…

– Смузи из клубники, это не пошло. Твоя буйная фантазия - пошлая. Липовецки? – Он давно не называл меня по фамилии. Не дождавшись отклика, Давид продолжил. – Мне кажется, у тебя стремительно падает уровень глюкозы в крови. Унылая какая… вялая…

Давид бросил мою поясницу остывать, выскользнул из-под платья, и приподнял мои руки вверх и отпустил, дав им безвольно упасть.

– А когда проснулась, была такая шустрая… - Я зафыркнула ему в шею, и потерлась щеками поочередно. Он управлял моими руками, словно кукольными, практически так же, как утром, у фортепиано. Сгибал в локтях, снова поднимал вверх, трусил кистями, за место помпонов, махал, как крыльями. Я оставалась безучастна, только осмелилась поцеловать впадинку возле челюсти. – Вот что нам теперь делать? – Шутливо посмеивался Давид, отстранил меня от себя, дотронулся до лица.

А вопрос то был серьезным. Задумывался ли он об этом?

Короткие кудрявые каштановые волосы, загорелая, идеально гладкая кожа, хрустальные голубые глаза, прямой нос, выделяющиеся острые скулы и массивный подбородок. Красивые губы… Он был так близко… Вместо взгляда, я представляла художественные кисти, и водила по его лицу яркой краской, что бы хорошенько запомнить каждую черточку.

Что нам теперь делать Леманн? Что мне делать?

Я провела мокрую короткую дорожку языком по его нижней губе, потом втянула ее в рот, с силой зажмурившись.

Я не хочу, что бы ты уезжал!

Давид ответил на поцелуй, и я почувствовала, как заполняюсь им изнутри. Его язык, руки на затылке, жесткая грудь, в которую я вдавливаюсь.

Сказала ли я это вслух? Осмелилась ли? Нет? Или, все-таки, да?

Я влюбилась. Так быстро влюбилась!

Из ярких воспоминаний меня вытащил Павел, протяжно присвистнув.

– Подруга, где таких раздают? Делись! Ну он же просто…. Вау!

– Паш, попридержи коней! – Конечно же ревновать к парню было глупо, и я улыбнулась.

– Я бы с таким…. тоже на семь месяцев пропал…

– Мы знакомы месяц. – Я еще раз зацепилась за то, что это ничтожно маленький срок.

– Мири… - Пашка замялся, переступил с ноги на ногу, и пихнул меня в бок.
– …прости, что не появлялся раньше. Знаешь… Все сложно. Ситуация дерьмовая. И это еще мягко сказано. Твой папа. Потом в клинике сказали, что посещения ограничены. Пускали только близких родственников. Да и Слава с Симой закружились, и я не знал, как тебе сказать об этом. Прости меня!