Смерть — мое ремесло

– Вынь!

Я осторожно вытащил сигарету из его рта и стал ждать. Ротмистр, улыбаясь, смотрел в пространство. Насколько позволяли судить бинты, которыми он был обмотан, это был очень красивый мужчина. Во взгляде его, в улыбке светилось что-то дерзостное, и это напоминало мне дядю Франца.

– Давай, - приказал ротмистр.

Я снова вложил сигарету ему в рот, он затянулся.

– Вынь!

Я повиновался. Он молча, внимательно оглядел меня, затем спросил:

– Как тебя зовут?

– Рудольф, господин ротмистр.

– Так вот, Рудольф, - весело произнес он, - я вижу, ты все же не так глуп, как Пауль. Эта свинья, когда зажигает мне сигарету, умудряется сжечь по крайней мере половину ее, да и потом его никогда не дозовешься.

Он сделал мне знак вложить ему в рот сигарету, затянулся и скомандовал:

– Вынь!

Потом взглянул на меня.

– Где это они тебя нашли, щенок?

– В школе.

– Так, значит, ты умеешь писать?

– Так точно, господин ротмистр.

– Садись, я продиктую тебе письмо к моим драгунам. Ты знаешь, где находятся мои драгуны?
– добавил он.

– В восьмой палате, господин ротмистр.

– Так, - удовлетворенно сказал он.
– Садись.

Я сел за столик. Он начал мне диктовать, я стал писать. Когда он кончил, я показал ему письмо, он прочел его, кивая головой с довольным видом, потом приказал мне снова сесть и добавить постскриптум.

– Рудольф, - послышался за моей спиной голос старшей медсестры, - что ты тут делаешь?

Я вскочил. Она стояла на пороге, высокая, прямая, ее светлые волосы были зачесаны назад, руки скрещены на груди, вид у нее был строгий, чопорный.

– Рудольф, - сказал ротмистр Гюнтер, вызывающе глядя на медсестру, работает на меня.

– Рудольф, - не взглянув на него, проговорила медсестра, - я тебе велела убрать двенадцатую палату. Здесь распоряжаюсь я и никто другой.

Ротмистр Гюнтер усмехнулся.

– Сударыня, - сказал он с вызывающей вежливостью, - Рудольф не будет убирать двенадцатую палату ни сегодня, ни завтра.

– Ах, так!
– воскликнула медсестра, резко поворачиваясь к нему.
– Могу я спросить почему, господин ротмистр?

– Потому что начиная с сегодняшнего дня он переходит в услужение ко мне и моим драгунам. А вот Пауль, если вам угодно, сударыня, может убирать двенадцатую палату.

Медсестра еще больше выпрямилась и сухо спросила:

– Вы имеете что-нибудь против Пауля, господин ротмистр?

– Конечно, сударыня, еще как имею. У Пауля руки как у свиньи, а у Рудольфа чистые. Пауль зажигает сигарету как свинья, а Рудольф зажигает ее аккуратно. Пауль и пишет как свинья, а Рудольф пишет очень хорошо. По всем этим причинам, сударыня, и вдобавок еще потому, что этого Пауля никогда не дозовешься, он может дать себя повесить, а Рудольф с сегодняшнего дня поступает в мое распоряжение.

Глаза медсестры сверкнули.

– А позволено будет спросить, господин ротмистр, кто это так распорядился?

– Я.

– Господин ротмистр, - грудь медсестры в волнении вздымалась и опускалась.
– я хотела бы, чтобы вы раз и навсегда поняли, что служащими здесь распоряжаюсь я.

– Так...

– сказал ротмистр Гюнтер и с невероятно наглой усмешкой не спеша окинул взглядом медсестру, словно раздевая ее.

– Рудольф!
– крикнула она дрожащим от ярости голосом.
– Идем! Немедленно идем!

– Рудольф, - спокойно произнес ротмистр Гюнтер, - сядь.

Я посмотрел на одного, на другую и целую секунду был в нерешительности.

– Рудольф!
– крикнула медсестра.

Ротмистр ничего не говорил, он усмехался. Он очень был похож на дядю Франца.

– Рудольф!
– гневно повторила медсестра.

Я сел.

Она повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Хотел бы я знать, - воскликнул ротмистр громовым голосом, - чего стоит эта светловолосая дылда в постели! Наверно, ничего! А ты как думаешь, Рудольф?

На следующий день старшая медсестра перешла в другое отделение, а меня передали в распоряжение ротмистра Гюнтера и его драгун.

Однажды, когда я убирал палату ротмистра, за моей спиной раздался его голос:

– А я узнал о твоих проделках!

Я обернулся, он строго посмотрел на меня, и комок подступил у меня к горлу.

– Иди-ка сюда!

Я подошел к его кровати. Он повернулся на своих подушках, чтобы видеть мое лицо.

– Я слышал, что ты воспользовался работой на вокзале и дважды в воинском эшелоне удирал на фронт. Правда это?

– Да, господин ротмистр.

Он некоторое время молча, со строгим видом изучал меня.

– Садись.

Я никогда еще не садился в присутствии ротмистра, за исключением тех случаев, когда писал его драгунам письма, и поэтому заколебался.

– Садись, дурак!

Я подвинул к его кровати стул и с замирающим сердцем сел.

– Возьми сигарету.

Я взял сигарету и протянул ему. Жестом он отказался.

– Это тебе.

Волна гордости захлестнула меня. Я взял сигарету в зубы, зажег ее, затянулся несколько раз и закашлялся. Ротмистр засмеялся.

– Рудольф, - сказал он, сразу становясь серьезным.
– Я за тобой все время наблюдал. Ты мал ростом, не очень-то видный собою, неразговорчив, но ты не глуп, образован, и все, что ты делаешь, ты выполняешь так, как Это должен делать хороший немец, - основательно.

Он произнес это тем же тоном, что и мой отец, и мне даже показалось его голосом.

– И при этом ты не трус и сознаешь свой долг перед родиной.

– Да, господин ротмистр.

Я закашлялся. Он смотрел на меня, улыбаясь.

– Можешь бросить сигарету, если хочешь, Рудольф.

– Спасибо, господин ротмистр, - я положил сигарету в пепельницу, стоявшую на ночном столике, затем снова взял ее и аккуратно затушил. Ротмистр молча наблюдал за мной. Потом он поднял свою забинтованную руку и сказал:

– Рудольф!

– Да, господин ротмистр.

– Это хорошо, что в пятнадцать лет ты хотел сражаться.

– Да, господин ротмистр.

– Хорошо, что после первой неудачи ты снова попытался сделать это.