Смерть — мое ремесло

В десять часов мы вошли в класс. Ганс Вернер сел со мной рядом. Правый глаз у него почернел и затек. Я взглянул на него, и он с гордостью шепнул мне:

– Старина! Знаешь, что было!

Он продолжал шепотом:

– Я расскажу тебе на перемене.

Я отвел глаза и уткнулся в учебник. Прозвучал звонок, и мы вышли во двор, где гуляли старшеклассники. Снег стал очень скользким. Я осторожно добрался до стены часовни и стал отсчитывать шаги. От стены часовни до стены класса рисования было сто пятьдесят два шага. Если у меня получалось сто пятьдесят один или сто пятьдесят три, этот переход не считался. К концу перемены нужно было сделать сорок таких переходов. Если я успевал сделать лишь тридцать восемь, то на следующей перемене я должен был пройти, кроме положенных сорока, еще два штрафных.

Я отсчитывал: "р-раз, два, три, четыре...", когда ко мне подлетел Ганс Вернер. Рыжий, смеющийся, он подхватил меня под руку и потащил за собой, крича:

– Старина! Знаешь, что было!

Я сбился со счета, вернулся к стене часовни и начал снова: "раз... два..."

– Вот, гляди!
– сказал Вернер, указывая рукой на глаз.
– Это отец!

Я предпочел остановиться.

– Он тебя бил?

Вернер захохотал:

– Ха-ха! Бил!.. Это не то слово, старина! Задал мне колоссальную взбучку! А знаешь, за что?
– продолжал он, хохоча как сумасшедший.
– Я... ха! ха!.. я... разбил... вазу... в гостиной...

Затем он выпалил одним духом, уже не смеясь, но с удивительно радостным видом:

– Я разбил вазу в гостиной!

Я снова принялся про себя отсчитывать шаги: "три, четыре, пять..." - но вдруг остановился. Мысль, что можно радоваться, совершив такое преступление, поразила меня.

– И ты признался отцу?

– Признался? Что ты! Старик сам до всего докопался!

– Старик?

– Ну, отец!

Вот как! Он называет отца "стариком" и, что удивительней всего, в эту до невероятности неуважительную кличку он даже вкладывает какую-то нежность.

– Он, видишь ли, учинил небольшое следствие... Ну и дошлый у меня старик - все узнал!

Я смотрел на Вернера - его рыжие волосы пламенем горели в солнечных лучах, он пританцовывал на месте и, несмотря на подбитый глаз, вид у него был такой счастливый! Вдруг я спохватился, что не считаю шаги. Мне стало не по себе, и я бросился к стене часовни.

– Эй, Рудольф! Куда тебя несет?
– не отставая от меня, на бегу проговорил Вернер.
– Чего ты бегаешь? Сегодня так скользко, что и шею недолго свернуть.

Не отвечая, я снова стал к стене и начал отсчитывать шаги.

– Так вот, - продолжал Вернер, машинально шагая со мной в ногу, - ну и отделал же меня старик! Вначале он это вроде для смеха, но когда я лягнул его в ногу...

Я остановился, совершенно ошеломленный.

– Что? Ты ударил своего отца?

– Ну да!
– сказал Вернер и засмеялся.
– Посмотрел бы ты, как он обозлился! Как принялся меня дубасить! Ну и отделал же он меня, старина! Уж он дубасил, он дубасил! А под конец уложил меня нокаутом!..

Он опять разразился смехом.

– ...так уложил, что сам испугался! Стал прыскать меня водой, коньяком поил - не знал, бедняга, что и делать!

– А потом?

– Потом? Ну я надулся, конечно.

– Ты - надулся?

– Ну ясно. Он еще больше расстроился и в конце концов пошарил на кухне и притащил мне пирожное.

– Тебе, пирожное?

– Ну да. И тогда, послушай-ка, что я сказал ему! "Раз так, - сказал, я и вторую вазу кокну!.."

Я остолбенело уставился на него.

– Так и сказал? А он что?

– Он засмеялся.

– Засмеялся?

– Старик так и закатился! Аж до слез... А потом говорит... Ну не вредный ли старик, а?.. Потом, значит, говорит: "Ах ты поросенок, если ты это сделаешь, я подобью тебе второй глаз!"

– Ну а потом?
– спросил я машинально.

– Я засмеялся, и мы стали играть.

Я смотрел на него, разинув рот.

– Стали играть?

– Да!

И он с восторгом добавил:

– Поросенок! Он называет меня поросенком!

Я наконец вышел из оцепенения и только тут заметил, что опять не считаю шаги. Я взглянул на часы. Прошло уже полчаса перемены. Я опаздывал самое меньшее на двадцать переходов. Со штрафными это составляло уже сорок. Я понял, что мне никогда не наверстать упущенного. Меня охватил ужас, и я почувствовал ненависть к Вернеру.

– Что за муха тебя укусила?
– проговорил Вернер, стараясь поспеть за мной.
– Куда ты? Чего это тебя все время несет к этой стене?

Я не ответил и снова принялся считать шаги. Вернер не отставал от меня.

– Кстати, - сказал он, - я видел тебя сегодня утром в церкви. Ты каждый день там бываешь?

– Да.

– Я тоже. Почему это я никогда не встречаю тебя на обратном пути?

– Отец всегда после службы остается еще на десять минут.

– А зачем, если обедня кончилась?

Я резко остановился и спросил:

– А вы не молились... из-за вазы?

– Молиться?
– переспросил Вернер, вытаращив на меня глаза.
– Молиться? Из-за того, что я разбил вазу?

С отчаянием я заметил, что снова сбился со счета.

– Отвяжись!

– Скажи, а разве ты молился бы из-за какой-то вазы?

– Отвяжись.

Он отстал от меня, и я вернулся к часовне. Но он снова догнал меня. Стиснув зубы, я начал отсчитывать шаги. Минуту он молча шел рядом, потом вдруг разразился хохотом:

– Вот оно что! Значит, ты молился бы?

Я остановился и бросил на него злобный взгляд.

– Не я! Не я! Мой отец молился бы.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Твой отец?..
– он захохотал еще сильнее.
– Твой отец? Вот умора! Твой отец молился бы потому, что ты что-то разбил!

– Замолчи!

Но он уже не мог остановиться.

– Вот умора! Старина, значит ты разобьешь вазу, а твой отец молится! Он что, сумасшедший, твой старик, Рудольф?

– Замолчи!
– крикнул я.

– Но ведь он...

Я набросился на него с кулаками. Он отступил, поскользнулся на мокром снегу, попытался сохранить равновесие, но упал, подвернув ногу. Раздался хруст, он дико закричал - сломанная кость прорвала кожу около колена и торчала наружу.

Осторожно скользя по снегу, к нему поспешили учитель и три старшеклассника. Через несколько минут Вернер лежал на скамейке, вокруг него столпились школьники, и я с ужасом смотрел на кость, торчавшую из его колена. Вернер был бледен, он лежал с закрытыми глазами и тихо стонал.