Смерть — мое ремесло
Шрифт:
– Или он должен был дать нам желудок, который переваривал бы песок, как эта чертова машина!
Кто-то засмеялся. Я закрыл глаза и подумал: "Маленького черненького зовут Эдмунд". Колени у меня дрожали.
– Плохо себя чувствуешь, парень?
Я открыл глаза. Длинный острый нос склонился ко мне. Зиберт. Это Зиберт. Я через силу улыбнулся, почувствовал, как корка, которую цементная пыль, смешанная с потом, образовала на моем лице, треснула, и ответил:
– Пройдет.
– И добавил: - Спасибо.
– Пожалуйста, мне это ничего не стоит, - проговорил Зиберт.
Лимонная Корка засмеялся. Я снова закрыл глаза. Раздался
– Идем!
– сказал Зиберт.
Я встал, шатаясь, взял лопату и проговорил вполголоса:
– Не понимаю, что со мной. Раньше я был крепким.
– Эх, друг!
– вздохнул Лимонная Корка.
– Дело не в силе, а в супе! Сколько времени ты был без работы?
– Месяц.
– Вот я и говорю - дело в супе. Посмотри на эту чертову машину: если ей не давать жрать, она тоже не будет работать. Но о ней, старина, о ней заботятся! Ее кормят! Она стоит денег!
Зиберт опустил левую руку, мотор загудел, лента транспортера у наших ног медленно поползла. Лимонная Корка засыпал первую лопату песка.
– На, жри!
– сказал он с ненавистью.
– На, стерва!
– крикнул Эдмунд.
– На!
– повторил Лимонная Корка.
– Жри, жри!
– Жри и сдохни!
– сказал Эдмунд.
Лопаты бешено замелькали, набрасывая песок. Я подумал: "Эдмунд, его зовут Эдмунд". Теперь все молчали. Я взглянул на Лимонную Корку. Он провел большим пальцем по лбу, стряхивая пот.
– Э-э, черт!
– с горечью проговорил он.
– Вот мы-то сдохнем, это уж наверняка!
Я совсем ослабел. Каждый раз, вскидывая лопату, я шатался. Я словно проваливался куда-то, ничего больше не слышал и с ужасом пытался понять, продолжается ли разговор.
– Гуго...
– вновь услышал я голос Лимонной Корки.
Можно было подумать, будто иголку проигрывателя опустили на пластинку. Я слушал, боясь, что голос исчезнет снова.
– Сколько стоит бетономешалка?
Гуго сплюнул.
– Я не покупатель.
– Две тысячи марок!
– крикнул Зиберт, надрывая мешок с цементом.
Цементная пыль закружилась в воздухе, обволокла нас, и я закашлялся.
– А мы, - сказал Лимонная Корка, - сколько мы стоим?
– Марку?
– Не больше.
Наступило молчание. Но было ли это настоящее молчание? Действительно ли они больше не разговаривали?
– Двадцать пфеннигов.
– И это приличная цена.
Лимонная Корка с яростью вскинул лопату.
– Так сказать...
– Что так сказать?
– Человек стоит дешево.
Я повторил про себя: "Человек стоит дешево" - и снова погрузился в тишину.
Я копнул лопатой, она наткнулась на что-то, рукоятка выскользнула у меня из рук, и я упал, на мгновение потеряв сознание.
Кто-то произнес:
– Вставай. Ну, вставай же.
Я открыл глаза - все вокруг было подернуто туманом, в котором маячило желтое, увядшее лицо Лимонной Корки.
– Мастер идет! Вставай!
Кто-то добавил:
– Он тебя рассчитает.
Все яростно заработали лопатами. Я смотрел на них, но не мог шевельнуться.
– Спокойно!
– сказал Зиберт и поднял левую руку.
Мотор перестал гудеть, и Лимонная Корка, не таясь, подсел ко мне. Щебень заскрипел за его спиной, и сквозь туман на уровне своего лица я увидел черные
блестящие сапоги мастера.– В чем дело?
– Авария, - ответил голос Зиберта.
Эдмунд сел и тихо прошептал: "Повернись к нему спиной. Ты весь побелел".
– Опять?
– Плохой контакт.
– Скорее, ребята, скорее.
– Две минуты.
Наступила тишина, под ногами скрипнул щебень, и Гуго вполголоса сказал:
– До свиданья, сволочь!
– Вот, выкуси-ка, - добавил Зиберт.
Кто-то влил мне в рот водки.
– Зиберт, - сказал Гуго, - я тоже что-то ослаб.
– Жри песок.
Мне удалось встать.
– Ну как? Сможешь?
– спросил Лимонная Корка.
Я кивнул головой и сказал:
– Это мне здорово повезло, что произошла авария.
Все захохотали, а я остолбенело посмотрел на них.
– Мальчик!
– воскликнул Лимонная Корка.
– Ты еще глупее мастера!
Я взглянул на Зиберта.
– Так ты нарочно сделал это?
Лимонная Корка повернулся к Зиберту и, кривляясь, передразнил меня:
– Так ты нарочно сделал это?
Рабочие захохотали еще громче. На тонких губах Зиберта появилась усмешка, и он кивнул головой.
Я сухо произнес:
– Напрасно.
Смех оборвался. Гуго, Эдмунд и Лимонная Корка уставились на меня.
Еле сдерживая ярость, Лимонная Корка спросил:
– А если я тебе съезжу по морде лопатой - это тоже будет напрасно?
– Ах ты, подлюга!
– воскликнул Эдмунд.
Все замолчали, потом Зиберт сказал:
– Ладно. Он прав. Не будь у нас такой строй, не пришлось бы этого делать.
– Строй!
– воскликнул Лимонная Корка.
– На черта он мне сдался, этот строй!
Зиберт засмеялся и посмотрел на меня.
– Авария исправлена?
– Валяй!
– яростно крикнул Лимонная Корка.
– Валяй! Не будем терять ни минуты! А то хозяин понесет убыток.
– Ну как, парень?
– спросил Зиберт, глядя на меня.
Я кивнул головой, он взмахнул левой рукой, мотор загудел, и лента транспортера у наших ног неумолимо поползла.
В последующие дни припадки мои участились, но они приняли другой характер. Вещи не теряли своей реальности, не было больше и пустоты. Меня томило какое-то смутное ожидание. Когда в мелодию, которую играет оркестр, вдруг врывается бой барабанов, в этом резком и в то же время глухом звуке есть нечто загадочное, угрожающее, торжественное. Нечто подобное чувствовал и я. День для меня был полон барабанного боя, предвещавшего нечто жуткое. К горлу то и дело подкатывался ком, и я ждал, ждал, холодея от ужаса, чего-то, что не приходило. Затем барабанный бой прекращался, и мне казалось, что я освобождаюсь от кошмара. Но тут вдруг оказывалось, что в мире происходит что-то странное: все вещи вокруг изменили свой облик и прикидываются не тем, что они есть. Я озирался по сторонам, во мне вспыхивало недоверие и страх. Солнце, освещавшее мою лопату, лгало. Песок лгал, красная бетономешалка лгала, и за всем этим скрывалось что-то жестокое. Все было враждебно мне. Наступала тяжкая тишина, я смотрел на товарищей - губы их шевелились, но я не слышал звуков. О, я знал - они нарочно шевелят губами, не произнося ни слова, чтобы я думал, будто сошел с ума. Мне хотелось кричать: "Я понимаю ваши штучки, сволочи!" Я открывал рот, и вдруг чей-то голос начинал шептать мне на ухо - глухо, отрывисто. Это был голос моего отца.