Смерть — мое ремесло
Шрифт:
– Он известен в медицинских кругах, господин начальник.
– О!
Из-за моей спины:
– А вам не приходило в голову сделать вид, будто вы подчиняетесь доктору Фогелю, а получив амнистию, поступить по-своему?
– Нет, господин начальник, это мне в голову не пришло.
– А теперь как вы думаете?
– Я этого не сделаю.
– Так, так.
Стоя передо мной, уперев один конец линейки в стол и опираясь обеими руками на другой ее конец:
– А почему?
Я молчал довольно долго, и старший надзиратель строго сказал: "Отвечайте же господину начальнику!" Начальник поднял линейку
– Не знаю.
Начальник загримасничал, вытянул губы, бросил гневный взгляд на старшего надзирателя, ударил линейкой по бронзовой статуэтке на письменном столе и резво запрыгал вокруг меня.
– Знаете вы кого-нибудь, помимо доктора Фогеля, кто мог бы хлопотать о вашей амнистии?
– Нет, господин начальник.
Из-за моей спины:
– Известно ли вам, что в вашем случае амнистия может сократить срок наполовину? Вы тогда отбудете в тюрьме лишь пять лет вместо десяти.
– Я этого не знал, господин начальник.
– А теперь, когда вы это знаете, ответите вы доктору Фогелю, нет?
– Нет, господин начальник.
– Вы предпочитаете, следовательно, лучше отсидеть лишних пять лет, чем сделать вид, б,удто вы покоряетесь воле доктора Фогеля?
– Да, господин начальник.
– А почему?
– Это было бы обманом.
Стоя передо мной, тыча линейкой в мою сторону и глядя в упор мне в глаза:
– Считаете ли вы господина доктора Фогеля другом?
– Нет, господин начальник.
– Любите ли вы его, уважаете?
– Безусловно нет, господин начальник, - ответил я и добавил: - Между тем это крупный ученый.
– Ладно, оставим в покое крупного ученого. Как по-вашему, Ланг, законно убить врага родины?
– Безусловно, господин начальник.
– А использовать против него ложь?
– Безусловно, господин начальник.
– И самую коварную хитрость?
– Безусловно, господин начальник.
– А между тем вы не хотите воспользоваться хитростью в отношении доктора Фогеля?
– Нет, господин начальник.
– А почему?
– Это разные вещи.
– Почему?
Я подумал и сказал:
– Потому что в этом заинтересован только я.
Он торжествующе выкрикнул пронзительным голосом: "Ага! Ага!" Глаза его из-за золотых очков засверкали, он бросил линейку на стол, скрестил руки, и лицо его выразило глубокое удовлетворение.
– Ланг, - сказал он, - вы опасный человек.
Старший надзиратель повернул ко мне голову и окинул меня строгим взглядом.
– А знаете, почему вы опасный человек?
– Нет, господин начальник.
– Потому что вы честный человек.
– Его золотые очки блеснули, и он продолжал: - Все честные люди опасны, только подлецы безопасны. А знаете почему, старший надзиратель?
– Никак нет, господин начальник.
– Хотите знать почему, старший надзиратель? Потому что подлецы действуют только в своих интересах, то есть мелко плавают.
Он сел в кресло, положил руки на подлокотники, и вид у него снова стал самодовольный.
– Ланг, - сказал он, - я счастлив, что это письмо ученого доктора Фогеля (он поднял письмо кончиками пальцев) привлекло мое внимание к вам. Весьма мало вероятно, что ученый доктор Фогель (усмешка) теперь сделает что-либо для вас. Зато я, напротив...
–
Он обернулся с ловкостью обезьяны и, словно фехтовальщик, ткнул в мою сторону линейкой. Глаза его загорелись, и вдруг он закричал:
– И я это сделаю!
Он поставил книгу на место, доскакал до письменного стола, сел, взглянул на нас и, словно удивившись, что мы еще здесь, нетерпеливо произнес:
– Уведите заключенного!
– и тут же начал кричать: - Скорее! Скорее! Скорее!
Мы почти выбежали из кабинета.
Начальник сдержал слово, хотя мне пришлось подождать этого два года. В 1929 году я узнал, что срок мне сокращен наполовину. Я вышел из тюрьмы день в день пять лет спустя после того, как попал в нее.
В тюрьме я порядком растолстел. Моя гражданская одежда едва налезала на меня. И все же я был доволен хотя бы тем, что близится лето, погода стоит теплая и я смогу обойтись без пальто дяди Франца.
Помимо выходного пособия, я получил право на бесплатный проезд до М. В поезде я поймал себя на том, что думаю о своей камере и, как это ни странно, думаю с сожалением. Я стоял в проходе вагона, смотрел в окно. Мимо проносились еще не сжатые хлеба, колосья слегка колыхались, а я думал: "Я свободен". Странное это было чувство, и странно было сознавать, что свободой я обязан в конечном счете именно доктору Фогелю.
Через некоторое время я вернулся в купе и сел. Я не знал, чем занять свои руки, минуты текли, и не было никого, кто бы дал мне указание. Мне стало грустно. Я снова вышел в проход и начал смотреть в окно. Хлеба стояли роскошные. Легкой зыбью колыхались они на ветру.
В тюрьме мне дали пять сигарет, но у меня ничего не оказалось, чтобы их зажечь. Я зашел в купе, попросил у одного из пассажиров огня и снова вышел в проход. Сигарета была безвкусна. Затянувшись несколько раз, я опустил стекло и с силой швырнул ее. Ветер отнес сигарету к стенке вагона и она рассыпалась пучком искр. Я поднял стекло и снова стал смотреть на хлеба. После хлебов потянулись луга. Выглядели они довольно прилично, но лошадей на них видно не было.
Потом я вспомнил о партии и почувствовал себя счастливым.
1929 год
Партия решила временно послать меня "на травку". Мне подыскали место на конном заводе полковника барона фон Иезерица, владельца большого поместья возле В. в Померании.
Моя новая работа мне очень нравилась. Лошади были прекрасные, холеные, в конюшнях - современное оборудование. Полковник барон фон Иезериц (хотя он больше и не служил в армии, все величали его господином полковником) поддерживал у себя на заводе железную дисциплину. Это был высокий худой человек с обветренным лицом, изрезанным морщинами. Нижняя челюсть у него сильно выдавалась вперед, и - удивительно!
– это делало его похожим на лошадь. За спиной конюхи называли фон Иезерица Стальной Мордой. Я так и не узнал, из-за чего он получил эту кличку - то ли из-за своей нижней челюсти, то ли из-за глаз. Глаза его, казалось бы, ничем особенным не отличались. Обыкновенные голубые глаза. Но стоило ему внезапно остановить на вас взгляд и - словно он поворачивал выключатель - они наполнялись каким-то невыразимым светом.