Смерть — мое ремесло

Положив четыре дверцы на верстак, я начал подгонять петли. Готовые дверцы, по две сразу, я переставлял к стойке старого Карла. Я посмотрел на свои часы. Прошло уже десять минут, как кончился перерыв, а в огромном цехе не было ни души.

Стеклянная дверь в глубине цеха приоткрылась, в нее просунулась голова мастера, и он крикнул мне: "В контору!" Я положил калибр и молоток на верстак и вышел.

У дверей конторы я встретил Шрадера. Он слегка подтолкнул меня, и я открыл дверь. За небольшим письменным столом стоял какой-то служащий с крысиной мордочкой. Он смотрел на нас, потирая руки.

– Вы оба уволены!
– сказал он с ухмылкой.

– Почему?
– спросил Шрадер.

– Рукоприкладство.

Брови у Шрадера опустились на глаза.

– Так быстро решили?

– Решило рабочее собрание, - ответил Крысиная Морда, корча гримасу. Немедленное увольнение или забастовка.

– И Зекке уступил?

– Да, господин Зекке уступил.

Служащий положил два конверта на стол.

– Вот вам расчет. За полтора дня.
– И добавил: - Да, да, господин Зекке уступил.

Он осмотрелся и, понизив голос, добавил:

– Ты все думаешь, что сейчас как в старое доброе время?
– И так же полушепотом спросил: - Значит, Папиросная Бумага получил в морду?

– Два раза, - сказал Шрадер.

Крысиная Морда снова осмотрелся и шепнул:

– Так ему и надо, этой спартаковской сволочи!
– Он подмигнул Шрадеру. По горло в дерьме! Вот к чему мы пришли! По горло в дерьме!

– Твоя правда!
– подтвердил Шрадер.

– Но подожди немного, - проговорил Крысиная Морда и снова подмигнул, эти господа не долго будут хозяйничать!

– Привет!
– сказал Шрадер.

На улице нас встретил все тот же холодный дождь, не прекращавшийся уже с неделю. Несколько шагов мы прошли молча.

– Тебе не обязательно было вступаться за меня, - сказал я Шрадеру, прерывая молчание.

– Оставь, - сказал Шрадер.
– Все к лучшему.

Мы вернулись в свою комнату. Немного погодя в коридоре послышались шаги фрау Липман. Шрадер вышел и затворил за собой дверь.

Сначала до меня донесся смех, звуки шлепков, воркование, затем внезапно фрау Липман повысила тон. Она уже больше не ворковала. Голос ее стал крикливым и пронзительным.

– Нет! Нет! Нет! С меня довольно! Если в течение недели вы не найдете работу, вашему товарищу придется уйти!

Я услышал, как Шрадер сыплет проклятиями, его спокойный голос тоже сорвался на крик.

– В таком случае я тоже уйду!

В соседней комнате стало тихо, фрау Липман что-то долго говорила вполголоса, затем вдруг истерически засмеялась и крикнула:

– Хорошо же, господин Шрадер!

Шрадер вернулся в нашу комнату и с силой захлопнул дверь. Он был весь красный. Сев на кровать, он посмотрел на меня.

– Ты знаешь, что эта проклятая ведьма сказала мне?

– Я слышал.

Он поднялся.

– Сумасшедшая!
– воскликнул он, поднимая руки к небу.
– Дура! Она должна быть благодарна мне за то, что я ложусь с ней в постель.

Меня передернуло от этой грубой шутки, и я почувствовал, что краснею. Шрадер искоса взглянул на меня, лицо его снова стало приветливым, он снял рубашку, взял кисточку и, посвистывая, стал намыливать щеки. Затем он достал бритву и поднял локоть до плеча. Он перестал свистеть, и я услышал слабое, но настойчивое поскребывание лезвия по натянутой коже.

Через минуту он обернулся, держа кисточку в руке. Все его лицо, кроме носа и глаз, было покрыто белой пеной.

– Тебя, видно, бабий вопрос не очень-то беспокоит.

Я не ожидал такого оборота и, не размышляя, ответил: "Нет". И сразу же с ужасом подумал: "Теперь он непременно начнет меня расспрашивать".

– А почему?
– спросил Шрадер.

Я отвернулся.

– Не знаю.

Он снова принялся намыливать лицо.

– Но ты все же пробовал, надеюсь?

– Да, однажды. В Дамаске.

– Ну и как?

Я ничего не ответил, и он воскликнул:

– Да не сиди же ты таким болваном! Уселся на своем стуле, как дох-ля я селедка, и смотрит куда-то в пустоту! Ну, отвечай, хоть раз-то расшевелись! Тебе это доставило удовольствие? Да или нет?

– Да.

– Так в чем же дело?

Я сделал над собой усилие и сказал:

– Что-то не тянет...

Он застыл с кисточкой в руке.

– Но почему? Она была противна тебе?

– О нет.

– От нее дурно пахло?

– Нет.

– Да не молчи же! Может быть, она была уродлива?

– Нет... как будто.

– Как будто!
– сказал Шрадер, смеясь.
– Так в чем же дело?

Я не ответил.

– Да не молчи ты! Так в чем же дело?
– повторил он.

– Дело в том, - сказал я смущенно, - что с ней надо было все время разговаривать. Это утомительно.

Шрадер взглянул на меня, его глаза и рот округлились, и он расхохотался.

– Господи! Ну и забавная же ты маленькая селедка, Рудольф!

Во мне вдруг вспыхнула злоба, и я крикнул:

– Довольно!

– Ох, ну и чудной же ты, Рудольф!
– еще пуще смеясь, воскликнул Шрадер.
– Пожалуй, скажу тебе, Рудольф, пожалуй, тебе и в самом деле лучше было стать священником!

Я стукнул кулаком по столу:

– Довольно!

Некоторое время Шрадер молча смотрел на меня, потом отвернулся, и в наступившей тишине снова послышалось тихое поскребывание.

Фрау Липман не пришлось ждать нашего ухода и недели. Спустя два дня после того, как нас уволили с завода, Шрадер вихрем влетел в комнату и заорал, как сумасшедший: "Старик, идет набор в добровольческий корпус!" А через три дня, получив обмундирование и новое оружие, мы уже покидали Г.

Фрау Липман очень плакала. Она проводила нас до вокзала, помахала платком на перроне, и Шрадер, стоя у окна купе, процедил сквозь зубы: "Дура, но неплохая бабенка". Я сидел на скамье. Когда поезд тронулся, я окинул взглядом свою новенькую форму и почувствовал, что оживаю.

Нас направили на границу, в отряд Россбаха, стоявший в В. Обер-лейтенант Россбах понравился нам. Он был высокий, стройный, со светлыми волосами пепельного цвета, начинавшими спереди редеть. Выглядел он сурово, как все офицеры, но в то же время в нем была какая-то грация.