Смертельная любовь

Пройдет зима. Ранней весной Гумилев вдруг объявит ей: «А вы нравитесь Жоржику Иванову». Правда, тут же и охладит возможный пыл: «Но не надейтесь. Он ленивый и невлюбчивый мальчик – ухаживать за вами он не станет».

30 апреля 1920 года на квартире Гумилева происходит «прием-раут» в честь прибывшего в Петербург Андрея Белого. Трое студийцев читают стихи. В их числе – Ирина Одоевцева. Когда чтение кончено, Андрей Белый взахлеб произносит невнятную речь. Одоевцева понимает, что молодые поэты ему, великому, просто-напросто неинтересны.

Появляется запоздавший Георгий Иванов. Гумилев заставляет читать для вновь прибывшего одну Одоевцеву. Она трусит и не знает, что выбрать. Гумилев предлагает «Балладу о толченом стекле». Но он же сам забраковал ее несколько месяцев назад и спрятал в папку с надписью «Братская могила неудачников».

Недоумевающая поэтесса начинает:

Солдат пришел к себе домой,Считает барыши —Ну, будем сыты мы с тобой,И мы и малыши!Семь тысяч! Целый капитал,Мне здорово везло —Сегодня в соль я подмешалТолченое стекло.

Она больше не волнуется. Волноваться нечего. Она уже умерла, а мертвые сраму не имут.

Георгий Иванов не отрывает от нее глаз. И случается невероятное. Он, «разрушитель и создатель репутаций», провозглашает балладу «литературным событием» и «новым словом в поэзии».

В десятках рукописных отпечатков «Баллада» расходится по Петербургу. Автора объявляют «надеждой русской поэзии». Преграда между ними рушится. Теперь она не понимает, как могла быть равнодушна к нему. Он и только он – в ее мыслях. Она картавит, он шепелявит – может быть, это судьба?

Гумилев просит ее не выходить замуж за Георгия Иванова. Просит один раз и второй. И не понять, в шутку или всерьез.

* * *

У Ирины Одоевцевой – свой Петербург, послереволюционный.

У Георгия Иванова, который старше на семь лет, – свой, предреволюционный.

Шум Невского проспекта, свет дуговых фонарей, фары «Вуазенов», экипажи, лихачи с их криком «берегись», военные, дамы, сияющие витрины – Европа. Даже туман на Васильевском – особый, европейский. Ночная жизнь пересиливает дневную. Сперва заваливаются в «Эдельвейс», он открыт с 10 вечера – официально до полуночи, а реально до часу ночи, там собирается отребье петербургской богемы. После перемещаются в «Доминик» на Невском, где можно гулять до трех. А в четыре утра уже распахиваются двери извозчичьих чайных на Сенной, где подают не только яичницу из обрезков, но и спирт в разбитом чайнике. Это называлось «пить с „пересадками“.

Георгий Иванов убежден, что талантливые и тонкие люди встречаются чаще среди подонков богемы. Его интересует все, что «под» и «над». Никогда – между, серая середина.

Место «над» – в знаменитой «Бродячей собаке» и в «Провале», возникшем вместо «Собаки», когда та закрылась. Существовал гимн «Бродячей собаке»:

На втором дворе подвал,В нем приют собачий.Каждый, кто в него попал,Просто пес бродячий…

«Собака» принимает гостей по понедельникам, средам и субботам. Являются люди театра, художники, поэты. Завсегдатаи – Ахматова и Гумилев, Кузмин, приезжавший из Москвы Маяковский, Мандельштам, артистка Судейкина и художник Судейкин, «мирискусники». «Проходите, ваши уже здесь», – радушно приглашает хозяин «Собаки» Пронин или его жена Вера Александровна, проводя очередного гостя за «артистический стол». Летом 1917 года за этим столом сидели Колчак, Савинков и Троцкий.

В «Собаку» Георгий Иванов впервые приглашен письмом от Гумилева. Для знакомства. Тем же письмом его извещали, что он принят в Цех поэтов без баллотировки. Его восторг не знает границ. Еле дотянул до назначенной субботы. Перебирал, что надеть, бабочку или галстук, тот галстук или этот. Увидев его, Гумилев проговорил: «Я знал, что вы молоды, но все же не думал, что до того». Выйдя из «Собаки» на рассвете и подозвав извозчика, переполненный эмоциями и умирающий от усталости Георгий Иванов подумал, что счастливее ему уже не бывать.

Самый остроумный, хотя и самый молодой член уникального Петербургского художественного сообщества, Георгий Иванов – баловень судьбы.

Известна точная дата его «вступления в литературу». В осенний день 1910 года 16-летний юноша прочел газетное объявление, где-то между объявлениями о сдаче квартиры и продаже велосипеда, о том, что редакции требуются рассказы. Он принес. Рассказ напечатали.

Но еще за год до этого знаменательного события произошло событие гораздо более знаменательное. Тоже осенью поэт Георгий Чулков, прочитав тетрадку стихов 15-летнего кадета, привел его на Малую Монетную улицу, к Блоку. В памяти Георгия Иванова осталось, как Блок время от времени подходил к шкапу, плотно затянутому зеленым шелком, скрывавшим батарею бутылок, и залпом выпивал полный стакан красного вина, после чего возвращался к письменному столу и продолжал работать. Без этого не мог. Каждый раз вино наливалось в новый стакан. Предварительно Блок протирал стакан полотенцем и смотрел на свет: нет ли пылинок. Это особенно изумило юного визитера. Блок объяснил: самозащита от хаоса.

Блок сразу обратился к нему как взрослому и словно продолжая прерванный разговор. В дневнике Блока 1909 года запись: «говорил с Георгием Ивановым о Платоне. Он ушел от меня другим человеком».

Он ушел еще и с первым изданием «Стихов о Прекрасной Даме», на котором Блок начертал красивым четким почерком: «На память о разговоре».

Блок будет писать Георгию Иванову письма на хрустящей бумаге из английского волокна. О смысле жизни, о тайне любви, о звездах, несущихся в бесконечном пространстве.

Блок открывал ему секреты: «Чтобы стать поэтом, надо как можно сильнее раскачнуться на качелях жизни». «Жизнь приобретает цену только тогда, если вы полюбите кого-нибудь больше своей жизни».

Спустя два десятка лет Георгий Иванов продолжит ту же мысль в «Распаде атома»: «Полюбить кого-нибудь больше себя, а потом увидеть дыру одиночества, черную ледяную дыру».

Уже была эмиграция, уже был тот потерянный человек, что шел по чужому городу, бормоча: «Пушкинская Россия, зачем ты нас обманула? Пушкинская Россия, зачем ты нас предала?..»

* * *

– Послушай. О, как это было давно,Такое же море и то же вино.Мне кажется, будто и музыка та же,Послушай, послушай,– мне кажется даже…

Но пока Георгий Иванов молод и полон сил.

В литературных кругах считалось, что он в совершенстве владеет стихотворной формой, а содержание ускользает. Стихи объявляли бессодержательными постольку, поскольку жизнь казалась лишенной страданий – пищи поэзии. Петербургская косточка, он никого не пускал в свой внутренний мир, всегда выглядел благополучным, а тотальная ирония создавала барьер, который сходу не преодолеть.

Один поэт позавидовал Георгию Иванову, что вот-де у того есть дворянский герб, а у него нет, потому что он не дворянского, а мужицкого происхождения. Иванов немедля уронил: «Хочешь, я тебя усыновлю?»

Репутация безжалостного острослова сыграла свою роль. Его мемуарная проза – «Петербургские зимы» и «Китайские тени» – не понята, не принята. Последовали обиды и ссоры. Ахматова не пожелает и слышать о нем больше.

Что ж он пишет, в частности, об Ахматовой?

Уже помянутое кафе «Бродячая собака». Пять часов утра. «Она – всероссийская знаменитость. Ее слава все растет. Папироса дымится в тонкой руке. Плечи, укутанные в шаль, вздрагивают от кашля. Усталая улыбка: это не простуда, это чахотка…» Желание обидеть?