Смертельно безмолвна

Она одержимо хватается ладонями за лицо, горбится, а я спрашиваю:

– Фонтан?

Мэри-Линетт Монфор порывисто оборачивается и впивается в мое лицо блестящими от напряжения глазами. Она больше не прислушивается к звукам, прорывающимся сквозь открытое окно, и силы вновь возвращаются к ней в полном объеме.

– Верно. Фонтан. Наверно, они в...

– ...парке.

Женщина кивает, а я выдыхаю. Что ж, класс! Устроим прогулку по красивым местам Астерии, которые, вполне возможно, после нашего визита перестанут таковыми быть.

Мы останавливаемся перед воротами в городской парк через несколько минут. Мэри сразу же порывается к входу, а я оббегаю пикап сзади и достаю из-под брезента комплект стрел и спортивный лук. Не хочу вновь стоять и чувствовать себя уязвимым кретином.

– Это вместо браунинга, – поясняю я, подходя к женщине, а она хмыкает.

– Откуда у тебя вообще пистолет, гений?

– Мне его отдала Бетани перед тем, как уехала вместе с семьей из Астерии.

– Бетани уехала? – Удивляется Мэри-Линетт, вскинув брови. – Но когда?

– Сегодня рано утром. Я бы рассказал, нам с вами есть что обсудить. Но не успел.

– Обсудим, когда вернемся домой.

Я коротко киваю, завидуя бессмертному оптимизму женщины, неуклюже поправляю качающиеся из стороны в сторону стрелы и ступаю вслед за Монфор.

Фонтан находится в центре парка. Это скульптура огромного орла с распростертыми крыльями, к которому ежедневно приходят слабоверующие мамаши и романтики, стойко убежденные в том, что, если кинуть в фонтан монету и загадать желание, оно непременно сбудется. Идиоты, другими словами. Уверен, что сегодня там будет пусто.

Если Мэри-Линетт не ошиблась, мы выйдем на Монфор через пару минут: парк этот небольшой. Наверняка, поэтому мне и не нравилось сюда приходить. Я не мог потеряться. Не мог просто брести куда-либо, рассуждая о том, что меня волновало. Едва я погружался в собственные мысли, как тут же ноги приводили меня к одному из выходов.

Неожиданно Мэри-Линетт впивается пальцами в мое плечо и резко дергает на себя.

– Что вы...

– Тише, – бросает она, приложив палец к губам, и сводит брови, – не двигайся.

– Вы их услышали?

– Нет, увидела.

Мэри кивает вперед, а я оборачиваюсь и замечаю за скульптурой орла Ариадну. Она стоит, скрестив на груди руки. Мне плохо видно ее лицо, половина тела скрыта фонтаном, но зато я вижу нечто другое. Нечто, что меня действительно удивляет.

На скамье в полусознательном состоянии сидит Меган фон Страттен, ведьма утопает в собственной крови, которая стремительно скатывается по ее испещренному ранами телу толстыми струями. Я растерянно округляю глаза.

– Что тут происходит?

– Понятия не имею.

– Она умирает, – озадачено шепчу я и придвигаюсь немного ближе, чтобы разглядеть корчащееся от боли лицо главной ведьмы, правой руки Люцифера.

Ариадна подталкивает вперед Норин Монфор и отрезает:

– Лечи.

Конечно. Вот зачем она приходила домой. Мэри-Линетт шумно выдыхает, впивается в мое плечо пальцами и шепчет:

– Слава богу, она цела.

– Слава богу, что мы целы.

Скептицизм в моем голосе ничуть не задевает женщину. Она продолжает глядеть на сестру, а я прищуриваюсь. Кто мог ранить фон Страттен? Союзники бы нам не помешали.

– Я не собираюсь помогать ей, – ровным голосом шепчет Норин Монфор и, конечно, вздергивает подбородок. Убеждения этой женщины еще сыграют с ней злую шутку, даже не сомневаюсь. Но я не осуждаю Норин. Я понимаю ее.

Иногда умереть лучше, чем потерять себя.

– Лечи ее, – повторяет Ариадна, приблизившись к тете, и скалит зубы, – живо.

К сожалению, сил сопротивляться у Норин не находится. Она безвольно порывается вперед, усаживается перед прибывающей в агонии фон Страттен и прикладывает ладони к ее глубоким, уродливым ранам. Я представляю, как сильно Норин ненавидит Меган. И как же сильно она ненавидит теперь себя за то, что спасает ей жизнь.

Собрав в руку горсть коричневой, мокрой земли, Монфор прижимает грязь к груди Меган и крепко зажмуривается, ссутулив от напряжения спину. Я почему-то думаю, что у нас сложилась крайне паршивая ситуация, ведь как только Норин вылечит фон Страттен, в ее присутствии больше не будет надобности. Как и в ее жизни.

– У нас пара минут, – чеканю я, взглянув на Мэри-Линетт.

– Если раскроем себя сейчас, рискуем навредить Норин.

– Мы в любом случае рискуем. Ари считает, мы мертвы. Это наше преимущество.

– Эффект неожиданности.

– Именно. Но этот эффект укорачивается в несколько раз, так как дело мы имеем не с обычными людьми, а с ведьмами. Нужно действовать очень быстро.

– Как можно действовать быстро, если наш противник – Дьявол в юбке?

– Ариадна... она... – мне хочется сказать, что Ари борется, хочется сказать, что она не причинит нам вред. Но потом я вспоминаю, как она повернулась к нам спиной и ушла, как она оставила нас умирать, не поведя бровью. – Она еще не потеряна.

– Я и не говорила, что с ней покончено, Мэтт. Но рассчитывать на ее милость глупо.

Мэри-Линетт права. Нельзя доверять Ари, нельзя верить, что она позволит нам уйти.

Я сжимаю пальцами переносицу и полностью скрываюсь за деревом. Удивительно, в голове только сейчас проскальзывает мысль, что Ариадна Монфор хочет меня убить.

– Нам нужен план, – порывисто опустив руки, говорю я. – Мы должны отвлечь Ари и не дать Норин до конца вылечить Меган фон Страттен.

– Но Норин находится под принуждением, Мэтт, и она не прекратит лечить Меган до тех пор, пока кто-то силой не оттащит ее в сторону.

– Вот и отлично.

– Что именно? – Не понимает женщина.

– Я отвлеку Ариадну, а вы поможете сестре.

– Что? Но как ты...

– Обойдите фонтан с другой стороны. Когда я выстрелю, кидайтесь к Норин.

– Мэтт, – Мэри-Линетт взволнованно хмурит брови, – она может навредить тебе. Ари уже совсем другая, ты же это понимаешь. Ты рискуешь не просто пострадать.

– Я знаю, чем рискую.

– И все равно хочешь стать приманкой?

Поджимаю губы и отворачиваюсь. Наверно, со стороны кажется, что я спятил; никто не поймет моих мотивов, не сочтет меня умным. Но, возможно, нет ничего умного в том, чтобы умереть ради кого-то, страдать ради кого-то. Умный человек держится в стороне от всего, что связано с чувствами, потому что чувства делают из нас глупцов. Но чувства, это не только любовь и не только дружба. Это еще смелость, самоотверженность, милосердие. Ни одно из этих чувств не делает человека умнее. Но они делают человека человеком.