Смертеплаватели

Алексей. Смешной вопрос. Знаешь же…

Виола. Правильно. Я о тебе это знаю. И ты обо мне это знаешь. И оба мы знаем это ещё о многих, многих людях. Имеет ли кто-нибудь право на власть? Безусловно. Тот, для кого она — служение. Только тот.

Алексей. Да, матушка, возразить тебе трудно. И всё-таки… ну, можно с полной откровенностью? Какое-то странное чувство у меня остаётся… заноза. Только идём, не люблю стоять… Понимаешь… ну, это, наверное, от предков, со времён всякой там тайной полиции, слежки, пси-контроля… Страшно, Виолочка! Боюсь вас, всемогущих. Бессмысленно, подсознательно, но… Как тени, стоите за всеми воскрешёнными и за каждым; решаете там между собой, рассчитываете, как на кого повлиять, как формировать чью душу; кого в рай, кого в ад, кому какие послать видения. Ей-Богу, иногда хочется, чтобы вы установили обычный человеческий режим… пусть жёсткий, с какими-нибудь миротворческими силами… но открытый, понятный!

Виола. А ты никогда не думал о том, что мы вообще воскрешаем человечество, можно сказать, принудительно? Тоже… не прибегая ко всеобщему голосованию среди усопших? И, между прочим, эволюция и история действовали ещё более жестокими методами, очень далёкими от либерализма! Ледники, засухи, землетрясения, пандемии… Природа, как самый настоящий тиран, загоняла наших предков в коридор обстоятельств, ни вправо тебе, ни влево… или подыхай, или развивайся, совершенствуйся!

Алексей. Но разве люди не хотели, больше всего на свете, именно освободиться, вырваться из этого коридора?! От засухи — проложим каналы, донимают болезни — сделаем лекарства…

Виола. Всё правильно. Хотели. А мешала им всякая мерзость в самих себе. Тоже, между прочим, природа, наследие предков… коридор, да ещё какой! Жадность ящера, похоть примата, эгоизм дикаря… Увы, мало кто понимал: настоящая несвобода — внутри! Кого было принято называть свободными? Да тех, кто рабски подчинялся каждому своему желанию: их считали «раскованными», им завидовали. Но ведь тогда образец свободы — зверь; биологическая машина, управляемая железами внутренней секреции! По их команде животное идёт на охоту или бежит совокупляться. Свобода? А я скажу — автомат с биохимической программой… Может ли быть рабство более полное?! Нет уж. Мы предлагаем воскрешаемым иное: абсолютную реализацию! Предельное выражение всего себя! Инстинктивного, интеллектуального, духовного… Ведь сознательный-то творец и свободнее, и счастливее «раскрепощённого» олуха: к радостям, доступным любому тупице со здоровым желудком и крепким членом, он добавляет пиршество духа, восторги ума. Просвещение и воспитание — вот путь к истинной свободе. Даже если он начинается с фантомов и проходит в очень узком коридоре, под очень строгим контролем…

Алексей. А если, всё-таки, кому-нибудь… ну, слишком тесным покажется ваш коридор, и смертельно захочется рвануться вбок? Проломить стенку — и посмотреть, что там?…

Виола. Пусть посмотрит, Алёша. Мы дадим ему такую возможность. Честное слово… И дадим возможность приползти назад.

Алексей. Ах, сурова ты, Вахтанговна! Всё-то у тебя продумано!

Виола. Было время подумать, дружок. Было.

Кирьянов ёжится, словно от холодного порыва ветра, вспомнив о возрасте своей спутницы. Но ветра нет — сырой вечер тёпел. Они снова задержались, встав на перекрёстке. Колёсные машины шуршат и пофыркивают, снуя перед ними; бисером сеется мелкий дождь, подсвеченный окнами и фарами, большой цветной рекламой SONY на противоположном доме.

Виола. Ну, куда теперь? Можем направо, на Новый Арбат, — там было неплохо в эти годы, весело. Вон ресторан «Арбат», завалимся… А? Или хочешь — прямо пойдём, к набережной, над рекой погуляем? Чего это ты загрустил, заговорила я тебя? Мне ещё когда мужчины говорили, что я слишком серьёзная…

Алексей. Я тебя люблю всякую. А загрустил оттого, что я не воскрешённый ребёнок и не пришлёт ко мне Сфера всамделишного Буратино…

Х ІІ. Наиля Шекирова. Музей-усадьба Михайловское под Псковом

…всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех,

умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его

творениях.

Иван Пущин

За все двенадцать веков своей жизни она так и не удосужилась здесь побывать, хоть и любила Поэта, и преклонялась перед ним.

«Приветствую тебя, пустынный уголок, приют спокойствия, трудов и вдохновенья…» Сеть воскрешений пока не коснулась этого тихого края, с его русской мягкостью холмов и речных изгибов. Зато ещё лет с тысячу назад здесь мощно поработал Восстановитель Событий, наметив задачи для роботов-строителей. Распылив музейный домишко, и отдалённо не схожий с давно погибшим барским домом, — усагры (универсальные строительные агрегаты) до мелочей восстановили былую усадьбу. Старинный же парк, бережно хранимый властями, в воспроизведении не нуждался. Его лишь наблюдали, следя, чтобы липы и ели, дряхлея, исправно сменялись своими потомками. За века много рухнуло и было дематериализовано деревьев, но аллеи цвели и шумели, как встарь. Дожило имение до эры Общего Дела, и вот теперь гуляла тут и размышляла всласть Наиля Шекирова, жена Рагнара Даниельсена, один из координаторов величайшего в истории проекта.

Перед тем Наиля несколько недель занималась иным: с помощью фантомного восстановления бродила по эпохе Поэта. Прошлась подробно, от благородно-строгой залы Лицея до бальных паркетов в Аничковом дворце, от Москвы до Кишинёва, от Гурзуфа до Каменки. Все главные события его жгучей жизни внимательно просмотрела, вплоть до злосчастного, в живот, выстрела и мучительной смерти в квартире на Мойке. Готовилась…

По мере того, как росла сеть воскрешений, Сфера в определённом смысле привыкала работать по шаблону. Личности, давно ушедшие, оставили свои следы в рое первичных вихрей, наполняющих Вселенную. Так самолёт, промчавшись сквозь тучу, заставляет ещё долго плясать и клубиться капельки в своём шлейфе; и если обладать особой зоркостью, в движениях возбуждённых частиц облака можно прочесть размеры, форму, скорость, нагрев и другие сведения о самолёте… Сфера обладала нужной зоркостью, чтобы выйти на жизненную трассу того или иного лица. Вот дальние отголоски его действий и жестов; ещё шаг, и нащупываются первые следы биохимического состава… Но намного легче бывало искать машине, если ей заранее подсказывали приметы искомого. Это и делали те, кто уже воскрес — вспоминали; и облик людей, которых вспомнили близкие, из памяти последних впитывала Сфера.

Труднее бывало машине-миродержице, когда одного и того же человека вспоминали по-разному.

… Сухим, солнечным был этот день макушки осени. Стоя на гребне холма в своём плотном облике, всей грудью вдыхала Наиля воздух, настоянный на вянущем листе, травах и сосновой хвое. Такой, должно быть, в октябре видел округу и он: синяя с серебринкой, в чешуе ряби Сороть меж заливных лугов; громады облаков, опрокинутые в тихом озере; тёмные мысы бора. Только трава на лугах ещё совсем зелена, теплее стало за полтора тысячелетия…Если спуститься вниз, можно выйти на дорогу мимо озера Маленец; просёлок этот и ныне топчут, не дают ему зарасти люди, влюблённые в Поэта.

Не сворачивая с этой дороги, дойдёшь до монастыря. Там перед собором стоит, как и давным-давно, малый обелиск, опираясь на арку; под ней высечены из камня урна и покрывающая её ткань. Однако под памятником нет ничего.

2020-е, агония терроризма, гнусной смеси из низких страстей и циничного расчёта; последние попытки помешать новому, навеки, объединению Русского Мира. Кучка нелюдей от имени некоего малого народа, входящего в ткань Руси, вздумала побольнее ранить большую Родину. Удар краденой ракетой по заповеднику, одному из наших духовных сокровищ… Что говорить! Храм и надгробие удалось восстановить, прах Поэта утрачен…

По левую руку оставив на взгорье усадьбу, гнездо служб и сараюшек вокруг скромного, одноэтажного барского дома, Наиля спустилась к реке. Вот он, бегущий по лугу битый путь, окаймлённый пыльным подорожником, бурой крапивой! Чуть дальше подступили к обочине крылатые сосны; почти безветрен день — но шевеление, шёпот в их кронах.

…Если сравнительно проста, дюжинна была личность, то и работы Сфере хватало ненадолго. Чтобы «навести на резкость», ухватить суть воскрешаемого, машине доставало внешнего облика. Зато особы неординарные подчас ставили мировой мозг в тупик.

Когда речь пошла о заселении Аурентины мастерами из всех эпох, Сфера пошла прямым, как луч света, курсом: от произведений — к создателю. На уровне вихрей, кирпичиков сущего, связь между мазком на полотне и рукой, нанёсшей этот мазок, или между математической теоремой и мозгом, её построившим, была однозначной. Но не раз споткнулся гравипьютер, встретившись с задачей воскрешения субъекта, чья плоть отсутствовала, а душевное наследие было запутанным и противоречивым. Как правило, подобная личность была грандиозна, однако дела её вызывали суждения подчас полярные. Попробуй-ка, например, из чудовищной массы информации, витающей вокруг поля боя с тысячами павших, вычленить одинокий образ полководца, затеявшего битву! Тем более, когда одна сторона славит храброго победителя и восторгается его военным гением, а другая клянёт кровожадного стервятника, подлой хитростью одолевшего героев-солдат… А сильный, яркий правитель государства? Для одних подданных, или их потомков, тиран, для других — отец народа; те помнят его уродливым бесом, эти величавым архангелом…а если, снова-таки, ни могилы, ни микрограмма телесного вещества? Куда прикажете запускать щуп Сфере, чем в поиске руководствоваться?…