Снег для продажи на юге

– Ну, там-то сбой в порядке вещей, – серьезно сказал Трефилов. – Вы бы встревожились, если б его не было. А участок всё равно неуправляемый, так что и запись не важна.

– Послушайте, – оживился Аратов, – а не было ли на свете ракет, которые бы и при полёте с ускорителем управлялись, а не летели, как чушки?

– А кому это нужно? Наше изделие с ускорителем статически устойчиво, – заметил Еленский. – Это ты должен знать лучше меня.

– Зато сколько весят стабилизаторы!

– Ну, сожжёшь ты лишний центнер пороха – что за беда? А что касается управления – аэродинамические коэффициенты при таких ускорениях не рассчитаешь. Твоя наука освоила только установившиеся течения.

– Вот Игорю и карты в руки, – сказал Трефилов. – Легко может написать диссертацию. Материала сколько угодно, да гражданские ленятся брать то, что само даётся в руки. Всего-то нужно – набрать свою статистику.

– Тут важно жить этим с первого же пуска, – согласился Еленский, – иначе поддашься текучке, как мы все, и – прощай, наука. А, кстати, Трефилыч прав: устойчивость и управляемость при больших ускорениях – достойная тема.

– Подумай, Игорь.

– Что ж, это идея. Спасибо, – сдержанно поблагодарил Аратов, про себя радуясь свободе решать столь важные вещи.

– Тем более, – продолжал Трефилов, – что работа над твоей диссертацией уже идёт полным ходом. Смотри, я вошел, а Рая и головы не подняла, не разогнулась: собирает тебе материал. А я было подумал как-то, что она вам изменила: из проходной прямо в третий корпус – и с Витей да с Витей. Я молчу: нежные чувства надо уважать. Хорошо, Федот вовремя догадался услать парня на техничку.

– Ладно, давайте к делу, – вставая, сказал Еленский. – Честно говоря, сначала я хотел было дать вам поглядеть самим, что найдёте, но раз уже не терпится, то подскажу: обратите внимание на первое отклонение рулей.

– Довольно чисто, а? – удивлённо проговорил капитан, наклоняясь над лентами. – И такая запись – до самого конца? Поздравляю. Только погоди, почему тут какой-то сдвиг по времени? Или ты нули не совместил?

Еленский развел руками:

– Сами ломаем головы. Странное дело: давление в рулевых машинках растёт, а рули не поворачиваются, словно их что-то держит. Потом, вдруг, отпускает и – вот какой заброс!

– Приходящийся по времени на хорошие скоростные напоры, – напомнил Гапонов, имея в виду, что при сильном отклонении воздушных рулей на малой высоте их может просто отломить напором ещё плотного здесь воздуха.

– Если выберем более пологую траекторию или если рули забросит чуть посильнее, – озабоченно проговорил Трефилов, – то дорогим нашим промышленникам очень пригодится разная их раскраска.

– Следующее изделие как раз и пойдёт по пологой… – напомнил Еленский.

– А в отсек ничего у вас не попало? Какая-нибудь отвёрточ-ка, палка в колесо? Оставляют же хирурги ножницы в животе, – предположил Трефилов и сам отверг: – Смешно, ведь картина одинакова по всем четырём каналам. Ну, а ваша версия?

– Возможно, ферма двигателя деформируется от силы тяги.

– Посчитать нельзя?

– Не на ручной же машинке силами одной девочки, – усмехнулся Еленский. – Мы, конечно, дадим задание нашим прочнистам в Москве, но если те потребуют доработки отсека, пуска не будет, наверно, до марта.

Странный звук донесся из угла, где сидела Рая. Аратову почудился всхлип, но было как-то неудобно оглядываться тотчас, и лишь заметив, как вытягиваются лица окружающих, он краем глаза посмотрел на Раю. Её лицо сморщилось и блестело от слёз, которые она не думала вытирать, а тонкие губы кривились в неопределённой гримасе.

Наступила неловкая тишина.

– Голова болит, – жалобно проговорила Рая, заметив, что на неё смотрят.

– Зачем же плакать? – удивился Еленский. – У меня пирамидон есть.

– Говорил я, перегрузили девчонку, – громко сказал Трефилов. – Это всё Федот с его трудолюбием. Он и Виктора заездил.

Махнув рукой, Рая выбежала из комнаты, оставив мужчин в смущённом молчании.

* * *

Девушки прилетели накануне следующего пуска. Устав от мужского общества, Аратов ждал их с нетерпением. Он почти с нежностью думал о Фаине, вспоминая, как та проходила по дорожкам заводского сада – с красным зонтиком, в юбке из шотландки, в остроносых туфельках на колких каблучках; в Аул она приехала в валенках, платке и лётной куртке – он разочаровался, только тогда и сообразив, что ждал увидеть её на «шпильках».

– Ах, Михалыч, – воскликнула при встрече Фаина, – я бы расцеловала тебя, так рада.

– «Бы да кабы»! А я возьму и расцелую, – засмеялась Валя, обнимая Аратова и трижды целуя его. – И ещё три раза – за Витьку. Что ж он не приехал?

«Чему радуются? – недоумевал Аратов. – Прилетели перед самым Новым годом – могут ведь и не выбраться обратно».

Это он должен был радоваться их появлению, но на самом деле расстроился, острее, чем прежде, почувствовав оторванность от дома; мысли о Москве захватили его.

Он представлял себе новогоднюю вечеринку в комнате Прохорова, увешанной странными, беспокоящими картинами, в небольшой компании близких людей, разбавленной единственной незнакомкой – приглашённой специально для него. Он предвкушал танцы подле ёлки, шампанское, бенгальские огни и какие-нибудь игры на ночном бульваре, нелепые в другое время.

Он представлял себе собственную комнату – узкий «пенал», оформленный им, к неудовольствию Игожевых, по-своему: одна из стен была покрашена чёрной краской (сплошь, кроме двух чистых прямоугольников, которые Прохоров позже записал абстрактными композициями), лампа в углу была сделана из винной бутылки, а на письменном столе лежал гипсовый череп, вызывавший особенные возражения Лилии Владимировны. «Бедный Йорик, – отвечая ей, говорил Аратов, – он помогает заниматься: при нём нельзя мыслить ортодоксально».

Он представлял себе прилавки ГУМа, изобилующие неважными предметами.

Он представлял себе ярко освещённую улицу, на которой видел среди прохожих множество девушек и детей.

Он представлял себе встречу с Олечкой Вербицкой, повторение той, когда Аратов, обычно носивший берет, вдруг надел чужой котелок и девушка, показывая пальчиком, удивлённо и обрадованно воскликнула: «Уй ты, в шляпе!» Он пришёл в восторг от этого восклицания, понимая, что так не скажешь неблизкому человеку.

Он представлял себе, как надевает крахмальную сорочку и повязывает галстук.

Он представлял себе новогоднюю ночь здесь, в Ауле – без снега, без ёлки, без музыки, – зная, как это будет выглядеть, по опыту «прописки».

Прилетевшие девушки заперлись у Раи, расспросы о Москве пришлось отложить, и он постучался к Еленскому. Тот, накинув на плечи куртку, сидел за пасьянсом, и Аратов озадаченно хмыкнул. Занятие, на его взгляд, было странным для молодого мужчины.

– Пётр Зиновьич! – воскликнул он. – Нижайшая просьба: может быть, ты и судьбу мою дальнейшую предскажешь? Не в смысле повышения в должности, это само собой, а в смысле казённого дома и червонного интереса? Верить не верю, а слушать люблю.