Снег на Рождество
Шрифт:
— Хрен с этой жалостью… — сладостно произнес он. — Главное — ни с кем не связываться… Пусть что хотят, то и делают, им, «буграм», виднее… А я исполнитель, живой и слава Богу, а умру, так и они тоже умрут… Только кто раньше, а кто позже, вот в чем вопрос. Пожить-то ох как охота, ведь я не хуже других, у меня такие же руки и ноги. А в рай попаду, так там еще мы посмотрим, чей верх будет, может быть, там блатняки похлеще земного от меня будут зависеть. Тут я дрова им пилю, а там, может быть, шкуры соболиные буду выделывать, а может быть, даже грудинку с корейкой или же колбасу копченую буду распределять, кому батон, а кому и два… Ох и катавасия же тогда будет… Ох и покомандую я… Блатняги небось будут кричать на меня: «Соблюдай, мол, мансипацию…» А я им кукиш сверху. Мол, вот вам,
Митроха икнул. Мысли эти чудесные, райские, произвели на него необыкновенное впечатление. У него даже глазки так заблестели, как никогда раньше не блестели. И вот он уже рядом с одним укороченным облачком, ближе всех приопущенным к земле, увидел дырку, похожую на люк в танке, а сверху — сверкающую позолотой сияющую табличку с надписью «Рай!». Снизу лестница приставлена, да не простая горбатка, как в лесничестве, а бамбуковая. И до лесенки-то бежать всего метров сто, ну пусть даже двести, но не больше. Митроха второй раз радостно икнул, почесал брюшко, губы масленые вытер, шапку на глаза нахлобучил и уж кинулся было бежать, но не пробежал он по сугробистому снегу и пяти шагов, как ему в правое ухо металлическим голосом вдруг кто-то гаркнул:
— С ворованными деньгами за загубленный зеленый лес и ты думаешь в рай попасть, — и тот же голос проскрежетал: — Ну нет уж, гад, тебе не один ад нужен, а сразу три… и огромный котел, в котором тебя одновременно не только варили бы, но душили бы паром. Садись на сковороду и дуй в ад… Сам не сядешь, посадим…
Тут Митроха так и присел. А потом от ужаса и вообще в снег повалился. А затем стал барахтаться в нем, точно грудной ребенок, и мыча, и фырча. Между тем в дырке на небе вместо светящейся таблички со словом «Рай!» за какие-то две-три секунды появилась нетесаная и неструганая доска, на которой как попало были выведены смолой две буквы «Ад!».
— Господи помилуй!.. Господи… никак нет… — закрестился Митроха.
И вдруг взметнувшийся снежный смерч сдул шапку с его головы. Ощущение было такое, словно в затылок десятка три иголок засадили. «Наверное, кто-то душить меня сейчас будет… Задушенного легче в котел сажать…» И увидел себя Митроха над кипящим котлом, который разогревают не сырыми дровами, а сухими, и, конечно, не еловыми, а березовыми. Поленья ровненькие и гладенькие. Клочкастые черти встряхивают его. И из всех его карманов в котел летят, летят разноцветные денежки, в которые верил он как в Бога. Из его трусов вывалились три пачки сторублевых бумажек. Он собирал их всю жизнь.
«Ого-го-го… — заорали черти, когда деньги загорелись. — Вот накрал, вот накрал… А ведь даже и не подумаешь, ведь всего-навсего лесником был…»
Снег кружился. И Митроха качался, как манекен взад-вперед. Мыслей не было, хотя глаза его видели. Кто-то толпой пробежал мимо. Может быть, даже его и не заметили… Да, да, это были люди. Раньше, когда они работали, то были нужны, а вот вышли на пенсию… Без дровишек и маются. И воровать лес они ни в какую не соглашались, хотя Яшка разрешал им пилить и рубить елки, или березы, где попало и как попало. Он им с пеной у рта доказывал, что, мол, дорогие вы мои пенсионеры, отвечать не вы будете, отвечать буду я, и штрафовать и сажать будут меня, а не вас. Но они дрова хотят приобретать только по-честному, чтобы были им и квитанции, и все прочие документы.
«Ну раз так… — орал на них Яшка, — то тогда ждите… Был бы у меня лишний транспорт, другое дело, но, увы, у меня даже лишнего колеса нет… А тот транспорт, что есть, сами должны понять, занят… Ведь не только вам, но и всей стране, всему государству нужны дрова, елки, палки, веники, хвоя да и прочая лесная дребедень. Всего не расскажешь… Ну а еще, дорогие, это, конечно, между нами, у нас есть блатняки…»
А
прозвали пенсионеров «темнотой» потому, что они обычно, узнав прогноз погоды на следующий день, при резком понижении температуры примерно так градусов до минус двадцати, двадцати пяти, ближе к вечерку, а зимой темнеет рано, торопились к станции в зал ожидания, где можно было в тепле пересидеть любую морозную ночь. Обычно они собирались в какой-нибудь деревеньке и постепенно коротенькими перебежками продвигались к станции.Не раз поздней вечерней порой, возвращаясь из леса, видел их Митроха. Сегодня они его напугали так, что ему привиделись черти.
Он протер глаза. Пощипав щетинку на подбородке, посмотрел на небо. Никакой дыры или даже дырочки не было. Лестницы и таблички тоже не было. Глаза Митрохи сузились, будто две замочные скважины. Найдя свою шапку, он отряхнул ее от снега и надел. Исчезнувший было месяц снова ожил. Две яркие звездочки болтались с ним рядом, словно они были двумя ведрами на коромысле.
Митроха, нащупав три пачки денег у пояса, облегченно вздохнул. Спешно застегнул полушубок и опять задумался. «Господи, ох, господи… Ничего не понимаю… Да и что бы это могло значить?.. Что бы это могло быть?.. Нет, нет, все, я больше не буду ночью ходить один».
И он, откопав из-под снега бензопилу, ловко закинул ее на плечи и, как-то странно пошатываясь, пошагал в сторону лесничества. Ему хотелось рассказать Яшке о том, что с ним только что произошло.
Шел снег. И Митроха, под его потоками весь какой-то растрепанный, часто останавливался и говорил: «Это надо же…» И тут же, прислушиваясь, он внимательно и даже с каким-то трепетом смотрел по сторонам. Но никого не было рядом, ни души. И никто не мог ему сейчас дать совет, успокоить, утешить.
Под горкой чернел густой лес. И слышно было, как чуть правее от него шумели проходящие электрички.
Вот он поднялся на снежный холм. А потом стал спускаться и вдруг опять ни с того ни с сего наткнулся на «темноту». Сжавшись, он пошел навстречу ей, держа наготове бензопилу. Пусть только кто попробует сунуться к нему с веревкой. Так, держа впереди себя бензопилу, он и дошел до лесничества. Свет в средней избушке горит, значит, Яшка на месте.
Яшка работал над отчетом. Это занятие было самым приятным в его жизни. Он любовно называл его игрой. Да мало ли что бухгалтерша Зина напишет, главное, что он подпишет. У нее жизнь, можно сказать, обеспечена, детей нет, живет с мужем, зарплату он ей отдает, да и не одну, а две. Чтобы Почкина молчала, устроил Яшка ее мужа по совместиловке на должность лесника. За ничегонеделание получает тот сто восемьдесят пять рэ, и все нормально, и волки сыты, и овцы целы.
И вот раз в квартал Яшка мухлевал в нарядах с цифирьками. Буковки он не трогал, а только цифирьки. Например, к двум нуликам он добавлял всего один, а порой и два. Особого труда и ума для этого дела не требовалось. В итоге на основании вот такой отчетности получалось, что Яшкино лесничество перевыполняло квартальный план, не говоря уже о годовом, в два, а то и в три раза. И что характерно, вся эта липа спокойненько, да что там спокойненько, преспокойненько проходила инспектирование и в самом лесхозе, и в инстанциях повыше. Благодаря этой липе Яшка «висел» на двух Досках почета, порой отхватывал немалые премии. Приписочка — была его золотая жила…
А на лес, на дрова и на прочие дела, типа вязки веников, метел, собирания березовых почек, ему было наплевать. Бумага, как и лес, при умелом обращении все стерпит. Безусловно, Яшку нетрудно было «накрыть»… И могла это сделать инспекторша Лилька из районного управления лесного хозяйства. Но и ее карта была бита. Яшка знал, что она без всякого разрешения построила на территории одной из неперспективных деревенек двухэтажную дачку. Так вот лес ей бесплатно отвалил Яшка. И чудо, после этого Лилька в дни контрольных проверок во всеуслышание хвалила правильность и грамотность заполнения нарядов и, постучав наманикюренными пальчиками по кнопкам электронной машинки, в своем ревизионном журнале отмечала, что все цифирьки, ну абсолютно все цифирьки в Дятловском лесничестве соответствуют действительности.