Снег на Рождество
Шрифт:
«Такими темпами по низине придется ехать минут сорок, а то и час», — подумал Иван. Сугробы и прочие неровности сдерживали ход саней. И на одном из поворотов Иван чудом удержал рояль, а то бы тот грохнулся в сугроб, и тогда бы он не в силах был загрузить эту махину на сани.
«Ох, и скучно же мне что-то. Поиграть, что ли… Раз люди играют, чем я хуже. Заодно и согреюсь». И он, бросив вожжи, сдул снежинки с крышки рояля и, открыв ее, засмеялся, увидев клавиши.
«Как есть настоящие! — И, сняв рукавицы и сунув их за пояс, в удовольствии потер руками. — Вот я их сейчас раскатаю… — И улыбнулся своим мыслям. — Этот лес небось никогда не слышал звуков рояля. А вот теперь!..» — И Иван, ударив по клавишам, запел: «Буря мглою небо кроет!..» Он дал чрезмерную
Песня звучала, а вот музыки не было, как только Халтуркин Иван ни стучал и ни бил по клавишам. «Видно, заледенели, падлюки». И он стал растирать клавиши полами своего овчинного полушубка, одновременно выдыхая на них из груди теплый воздух. И вот, наконец, клавиши, оттаяв, задвигались. От радости Халтуркин Иван прокричал:
— А все же я хоть и не дирижер, но в музыкальных вопросах соображаю!.. — и вытерев губы, он вновь запел: «Буря мглою небо кроет…»
Руки его, не чувствуя холода, били по клавишам. Музыка выходила странной. Громы сменялись пушечными выстрелами, а залпы звонами. Но Ивану доставлял удовольствие сам свободно-хаотичный процесс музицирования. А что получалось, это его не волновало, лишь бы звучало да кричало, а там хоть потоп.
«Буря мглою небо кроет!..» — с пеной у рта продолжал он горланить одну и ту же фразу и, сдержанно-повелительно откинув голову назад, без всякого разбора со всей силы бил по клавишам, не давая им замерзнуть. Со стороны казалось, что он бил не по клавишам, а по оглоблям, до того мощны были его удары.
И ему уже казалось, что не овчинный полушубок на нем, а черный модный фрак… А лесная низина есть не лесная низина, а оркестровая яма. Облучок — это пюпитр, кнут — дирижерская палочка.
Пот градом лил по его лицу. Но, увы, Иван Халтуркин не уставал. И не было сейчас счастливей лица в мире, чем его. Мороз теперь не обжигал его. Иван барабанил по клавишам с таким старанием, словно наконец нашел то самое дорогое в жизни, что все время искал.
Лошадка порой нервно взбрыкивала задом и, подняв кверху зубастую голову, оскорбительно ржала. Но Халтуркина Ивана это не задевало. Музыка, волшебная музыка звала его за собой, она манила, она пьянила, и каждый новорожденный звук призывал к последующему действию — чтобы как следует поддать по клавишам, в целях рождения новой, до этого почти неизвестной гаммы.
— Буря мглою небо кроет!.. — с чувством и даже как-то горячечно горланил Иван, и громообразная лавина звуков тут же заглушала эту фразу. — Нет, нет, не отдам я Лильке этот рояль, я его домой заберу. А если ей захочется поиграть, то пусть приходит ко мне и играет, сколько ей влезет, — решил он окончательно.
Ошалевшая, вконец уставшая и отупевшая лошадка, упав на колени, необыкновенно дико и нелепо заржала.
«Не отдам я Лильке рояль, не отдам… — окончательно решил он и хитро-прехитро щурил глазки. — Да эта некондиция всем кондициям кондиция. Везет же людям… — и он подумал о Лильке. — Пришла в магазин. Чувствует она, что ли. А может, на самом деле ей ее биополе подсказывает, в какой вещи кусок золота сокрыт. А может, всем вот таким бабам, у которых ветер в голове гудит, везет. Обиженные они, можно сказать, обделенные женской долей, вот им и везет. Как снег на голову, бух. Под видом старого рояля и такая вещь. Да если этот рояль на колокольню поставить, то до самого Владивостока его бой можно будет слыхать. Жаль, он в дверь Дятловского храма не влезет, а то бы поставить его у алтаря, да как ударить, да как ударить, чтобы некоторые в себя пришли, а то ведь зачухались, истинный крест зачухались, ты им слово, а они тебе сто, ты им доказываешь, что Бога не видно, а они тебе, мол, это еще ничего не значит».
Иван, пьяный от мыслей, быстренько перемахнул через огромный сугроб и, подъехав к ельнику, повернул не налево, к Лильке, а резко вправо, с себе домой, ибо решение — ни в коем случае не отдавать Лильке такой распрекрасный рояль — было окончательным. Пройдет еще минут двадцать, и вскоре он въедет
в ворота своего дома.Как-то вскользь вспомнив, что жена просила мяса, он, остановив лошадку, слез с саней и пошел к трем березам. Подойдя к двум капканам, которые он постоянно здесь ставил, заметил, что никто в них не попался. Выбравшись, из кустов, Иван посмотрел на сани. И вдруг завопил — рояль пропал.
Но времени для размышлений не было. Иван принялся искать следы и, наконец, найдя их, с необыкновенной прыткостью и бодростью кинулся догонять воров. Следы как следы. Свежие. Взобравшись на горку, он прокричал навстречу морозному ветру:
— Подобру-поздорову отдайте рояль! Он не мой, инспекторши. Буквально час назад она его в магазине купила, а мне поручила доставить его на дачу. — И Иван заорал пуще прежнего: — Прошу вас, отдайте рояль. Ради Бога! Прошу вас, отдайте рояль. Все равно у вас с ним ничего не получится, потому что он некондиция. Его не загнать, не перепродать. Лучше камень украсть или же телегу, чем его…
Но, увы, торжественно мрачен был окружающий мир. Как ни пыжился и как ни кричал Иван, ему так никто и не ответил. Лишь лошадка сочувствующе заржала в низине, да колючий ветер так вдруг дунул ему в ухо, что его и без того остекленевшая голова зазвенела, словно ведро, которое совершенно случайно вдруг выпало из промчавшегося грузовика.
«Да, был бы мой рояль, другое дело», — прошептал он чуть не плача и помчался по вражьим следам. Лошадка, опустив голову, плелась за ним. Почему он не поехал, трудно сказать. Может, растерялся. А может быть, просто забыл о ней. Следы вели к станции. Заметив, что следы при подъеме делают какую-то непонятную петлю, он решил бежать напрямик. И когда, взобравшись на вторую горку, стал спускаться с нее, то, внезапно оглянувшись, замер. Оказывается, он обогнал воров и теперь они бежали за ним. К счастью, рядом оказалась широченная береза, и он, спрятавшись за нею, стал наблюдать за приближающейся к нему толпой. «Человек пятнадцать», — прикинул Иван. В руках у некоторых он увидел рояльные ножки, педальные рожки…
Так и есть, это были «грачи», а точнее «темнота». Это они хапнули рояль и, отбежав на приличное расстояние, тут же распотрошили его. Один, самый длинный, волоком волок на медной проволоке за собой крышку рояля.
— Изверги… — выскочив наперерез им, прокричал он. — Такое величайшее произведение искусства и на дрова. Вы представляете, что вы сделали, или не представляете? Безумцы. Да погодите вы… — и растопырив руки, он закричал: — Отдайте мне хотя бы струны. Струны-то вам зачем?..
Но «темнота» даже и словом с ним не перемолвилась и обежала его аккуратненько.
— Как не стыдно! — заорал обессиленный Иван верзиле. — Да подавись ты этой крышкой, хрен редьки не слаще. Когда будешь умирать, то я тебе на гроб ее положу, чтобы ты и на том свете ее таскал.
Но длинный ему так ничего и не ответил.
— Сволочи! Ведь у вас в душе ничего не осталось! Вот Лильке скажу, так она вас в один момент своим биополем расчихвостит.
Злость едучая и кипучая разгоралась в душе Ивана. И лишь одна крохотная мыслишка, на какое-то время остановившись в его мозгу, благотворно подействовала на него. «А может, это не явь, а может, все это просто сон». И это сомнение долго не покидало его. Он шел к Лильке и, думая то о «грачах», то о рояле, шептал:
— Боже мой, и когда все это кончится!
От станции до Лилькиной дачи рукой подать. И инспекторша пошла пешком. Радости ее не было предела. У Лили имелось пианино, а теперь появится рояль, да какой еще рояль!
«Все, теперь я буду проводить сеансы биополя под музыку рояля. Вместо десяти минут, клиент за пять окочурится. Вот будет здорово. Тогда слава обо мне до самой столицы дойдет». Она шла и пела. Сняла с головы платок, и ее длинная коса трепетала на ветру. Со смешанным и с каким-то даже неразрешимым недоумением смотрели вслед ей прохожие. Старушки при виде ее деликатно поджимали губы. Юнцы краснели. А детвора в восторге кричала: