Снег на Рождество

— Куда повезете?.. — переспрашивает она.

— Как куда?.. В лор-отделение, — объясняю я ей. — Это такое узкоспециализированное отделение, где лечат людей с заболеваниями уха, горла и носа.

Она быстро собирает вещи. Собрав их, с недоверием осмотрев сына, шепотом спрашивает у меня:

— Доктор, а может, и не надо?..

— Послушайте! — вдруг горячо воскликнул я. — Я тут доктор или вы?

Спокойно и уверенно вез я больного в больницу. Давно не было такого простого вызова. Да и шофер понимал меня. Удивленный моими познаниями, он то и дело с почтительностью произносил:

— Давно таких не видал…

У приемного покоя машин мало. Дежурный лор-врач стоял на улице и разговаривал с больными. Увидев его, я выскочил из «уазика» и замахал ему листком-направлением:

— Доктор, ваш больной…

Врач, очень приветливо поздоровавшись со мной, взял направление и, внимательно прочитав его, переспросил:

— Паратонзиллярный абсцесс?

— Да-да, — затараторил я и повел больного в его кабинет, где он, как специалист, должен был его осмотреть. Я же, как врач-коллега, начал открывать ему глаза: — Доктор, вы понимаете, парень весь горит, его жар так и съедает, а миндалины точно две картошины испеченные… Да вы в глаза его посмотрите. Не то что паратонзиллярный, у него, чего доброго, заглоточный абсцесс начинается, а, по последним данным, при заглоточных абсцессах гной может за каких-то два-три часа и до брюшины продвинуться.

Доктор не на шутку растерялся, помрачнел, хотел было даже закурить, но потом ворот халата расстегнул, больного усадил на стул и на голову зеркало-рефлектор натянул, дрожащими пальцами включил лампу и, сев с ним рядом, начал ему горло осматривать. Осматривал, осматривал, да как вылупит глаза на меня.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Ну и ловкач же ты диагнозы ставить! Паратонзиллярный абсцесс… по последним данным науки… да притом отменный… А я говорю тебе, что нет никакого паратонзиллярного абсцесса. Тут просто классическая лакунарная ангина. — И давай мне в присутствии больного выговаривать, что я, прежде чем везти больного в стационар, не осмотрел его. Я доказываю, что осмотрел. Он снял с головы рефлектор, вставил в рот сигарету и, не прикурив ее, спрашивает меня:

— Ты хоть анамнез собирал?

— Собирал… — отвечаю я.

— Так запомни… — громче прежнего произносит он. — Уже по анамнезу здесь без всякого осмотра ясно, что паратонзиллярного абсцесса здесь и близко нету… Да разве на второй день он развивается? Худо-бедно лишь на десятый-пятнадцатый день проявляется, да и то порой махонький, — и вдруг, поправив на моей голове шапочку, он уже совсем мягко добавил: — Теперь понял?

Я растерялся. А он рассмеялся.

— Да брось ты грустить, с кем не бывает…

— Простите, но, по последним данным, в литературе описывались случаи, когда… — залепетал было я.

— Меня не интересует, что в литературе бывает, — остановил он меня. — Меня интересует, что в жизни бывает. Худо-бедно, но я этих паратонзиллярных абсцессов за свою жизнь вскрыл сотни три. Так что прежде чем балаболить, думай. Понял? — И он, сунув мне направление в карман, вышел из кабинета и пошагал по коридору к выходу.

Я стоял, и мне показалось, что и стены, и потолок, и даже медприборы — все смеются надо мной, что я спутал обычную лакунарную ангину с паратонзиллярный абсцессом, и все из-за того, что не учел сроки развития последнего.

Довел я больного до машины, а чтобы перед водителем не опростоволоситься, тихонько сказал ему, что нет мест в больнице.

И повез я больного обратно. Хорошо, спокойный он был, терпеливый, молча сидел в салоне, придерживая руками чемоданчик с вещами. И только одному мне понятна была в его глазах грусть.

Мать не удивилась, что он вернулся. Спокойно, посмотрев на меня, сказала:

— А я как чувствовала, что вы его обратно привезете.

Назначив амбулаторное лечение, я принялся успокаивать парня, говорить, что всякое случается у нашего брата врача. А он стал меня успокаивать, что после поездки стало ему лучше. Так мы мирно с ним и расстались.

Лор-врач, видно, крепко знал и понимал врачебную жизнь. Он не оставил в моем листке-направлении никакой записи, тем самым обезопасив меня на «Скорой» от неприятности, которая могла выйти из-за такого большого расхождения диагноза.

Зато после этого случая я больше не хвастался своими книжными познаниями, а слушал молча советы бывалых врачей.

Как опустошенно-горько бывает на душе, когда вдруг вызывают «Скорую» на смерть. Странная, конечно, ситуация, человек умирает, а требуется «Скорая помощь», и всего лишь для того, чтобы на вызывном бланке черкнуть причину смерти — необходимая формальность. Редко как угорелый мчишься на такой вызов.

Умер старичок, тихо, мирно, не жалуясь. И кажется, в доме все померкло. Из приоткрытого окна затаенно дует ветерок. И здесь же, у окна, на черной табуретке неподвижно сидит старушка. Больше в доме никого нет. Тишина в комнатах веселится. Все утихло, лишь ходики где-то тикают, напоминая, что жизнь все же теплится.

Осмотрев умершего и заполнив бумаги, я объясняю старушке, что теперь после моих записей следует обращаться к участковому врачу. А она в каком-то отчуждении вдруг говорит:

— Ох, и как же это он меня не пережил? Ведь я намного похуже его… Я и глухая, я и слепая… Да погляди ты, сыночек, сам на меня… Что я?.. Кожа да кости… — И, закрыв глаза рукою, она плачет. Нижняя ее губа, подрожав, опускается, и тогда из беззубого рта выбегает тоненькая, длинненькая слюнка.

Я успокаиваю ее. Говорю, что же, мол, теперь поделаешь, видно, такая судьба.

— Знаю, знаю, — шепчет она и, закусив губу, долго качает головой.

Мне пора уезжать. Но чтобы хоть как-нибудь облегчить ее страдание, я обещаю заехать в поликлинику и подослать врача, чтобы он поскорее оформил справку.

— Спасибо… спасибо… — благодарит она, и голова ее никнет.

И тогда вновь беспокойно стучат ходики. Но тишина безжалостно поедает и этот звук. В комнате становится еще темнее и еще холоднее.

Через час меня снова вызвали по этому же адресу. Я кинулся к диспетчерше:

— Может, вы ослышались?

— Нет, смерть, — ответила она. — Какая-то старушка.

Я приехал. Она сидела на стуле. Еще дышала… Но спасти ее не удалось. Ходики продолжали тикать, напоминая о моей предыдущей с ней встрече.

С помощью соседей мы положили ее рядом с мужем. Ее лицо, по-детски чему-то радуясь, было полно душевного покоя.

— Это надо же, взяли и вместе умерли, — произнес кто-то. — Видно, сильно друг друга любили.

Одиннадцатилетний мальчик проглотил большую рыбью кость. Он плачет, трясется. Даже при небольшом вдохе в четвертом межреберье возникает острая боль. Хоть самому плачь. Ведь рядом сердце. Срочно везу его и рентгенкабинет сделать снимок, чтобы уточнить позицию и расположение инородного тела. И вот снимок уже проявляется, и я, оставив мальчика в холле, бегу к рентгенолаборанту смотреть снимок. Пока я изучал снимок, мальчику кто-то дал хлебную корку. Он рад: ему свободно дышится и глотается. Кость освободила пищевод.