Снег на Рождество

Он говорит все это просто, обыденно. И сердце мое замирает. После работы на «Скорой» порой так устаешь, что еле-еле ноги волочишь, а вот встретишь его, и на душе полегчает. Никто не звал его по имени. Все звали его просто лесник. В своей жизни он никогда не вызывал «Скорую».

— Если потребуется помощь, то я за ней на своих двоих доберусь, — часто говорил он мне, а потом вдруг, внезапно присвистнув, добавлял: — Эх ты, помощь, помощь, «Скорая помощь»… Поищи эту помощь… Вон дед Блоха два года пластом лежал. Ты к нему ездил, ездил, а от смерти не спас. Вот ведь какая твоя «Скорая помощь». Раз смерть пришла, значит, все… И все потому, что под богом ходим… Где родился, каждый знает, а где помрем, никто не знает.

Он часто приходил ко мне на «Скорую» и приносил обед, хлеб, мед да яйца.

— Откушайте, пожалуйста… — говорил он, и, видя, что я измотан работой, вздыхал. — Ну и работенка у вас, ну и заведеньице — чистый порох. Все бегают как прокаженные. Тот в обморок упал, у второго в зубе нарыв, а у третьего, как на грех, на беду все пальцы оторвало. Вот и попробуй обслужи их. Да всем угоди. Ох, не приведи господи!..

Собака всегда провожала его. Она никогда не забегала поперед него, а бежала сзади, то и дело открывая розовый рот.

— Кш-ш… — не скрывая насмешки, шумел он на нее. — Это за какие же ты грехи у моей бабки обои подрала? А? Ну чего молчишь? Ведьма. — И так косил на нее своими мохнатыми глазками, что собака, поджав хвост, шарахалась от него.

— Да ты не бойся… не бойся меня… — вскрикивал он и торопливо искал по карманам конфетку. И, найдя ее, он с важностью подавал собаке, становясь удивительно счастливым, благополучным.

Иногда он останавливался передо мною точно вкопанный. Я глядел в удивлении на его робкое и немое выражение лица, полное безымянной тоски.

— Доктор, а доктор, — потупившись, вдруг произносил он. — Ну почему ты опять грустный? Да неужели опять кто-то умер?

— Да… — виновато произносил я и старался не смотреть ему в глаза.

— Неужели опять в машине?

— Да нет, не в машине. Ты понимаешь, у нас прямо на работе доктор умер. Вроде молодой, ничем раньше не болел. И вот взял и умер.

— И спасти не смогли?

— Нет, не смогли…

И старичок смотрит на меня, без всякой веры в меня и без всякой надежды.

— Вот тебе и «Скорая», — произносит он, и кожа его скул бледнеет. Он шагает рядом со мной молча, то и дело нескладно поправляя свою замусоленную кепку.

— Ну почему, почему так мало человек живет на свете? Не согласен я с этим… не согласен… — и, точно очнувшись, он вскрикивает: — Ах, эта жизнь. Ну как же так можно?.. — а потом, вновь стараясь приостановить меня, он изумленными глазами смотрит вдаль и все повторяет и повторяет: — Жил, жил, а потом, говорят, вдруг раз — и ничего не помнишь… Словно во сне остался…

Он мог говорить очень и очень долго. Все волновало его, и все его трогало. С великой нежностью и с непередаваемой трогательностью относился он и к моей работе. Завидев меня возвращающегося с дежурства, он кричал на всю улицу:

— Ну как, смерть отколотил?

— Отколотил, — отвечал я, удивляясь его радости.

— Ну и порядок, так ей и надо… Пусть, пусть проклятая повоет… Будет знать, как, не зная брода, лезть в воду…

И как всегда, он, ниспослав мне воздушный поцелуй, начинал так бойко плясать на виду у всего люда, словно вот только что исполнилось его самое заветнейшее желание.

Никто не мог понять смысла его пляски. Но все же, видя, как он горел в ней, люди вдруг менялись, они оживали, улыбались, добрели, а в их глазах вновь вспыхивал тот трепетный огонек, который зовется жизнью.

Вот какой был мой сосед-лесник.

Я опоздал на вызов в небольшой рабочий поселок. Как из ведра лил дождь, и по расквашенной дороге мы ползли кое-как. Покуда мы добирались в поселковую больницу, из которой должны были забрать больного, там возникло ЧП: у больного начавшееся было обострение язвенной болезни вдруг перешло в прободение с последующей угрозой воспаления брюшины. В низенькой махонькой больничке был лишь один хирург. Когда я чуть-чуть, чтобы дать о себе знать, приоткрыл дверь предоперационной, он уже торопливо мылся.

— Ну, слава богу, хоть ты явился не запылился! — обрадовался он, увидев меня. — А то я тут один. Можешь начинать мыться, — приказал он вдруг мне, одновременно попросив санитарку, чтобы та связалась со «Скорой» от его имени и предупредила мое начальство, что я задержусь у него надолго.

— Но у меня… вызова, — попытался я было ему возразить.

Он посмотрел на меня, а потом сказал:

— Я вас вызвал и никто другой. Я… я… и никто другой. Извольте делать сейчас то, что я буду приказывать. У больного прободная, его жизнь висит на волоске. Есть долг присяги, и мне не надо вам о нем напоминать. Короче, поскорее переодевайтесь, берите в руки мыло. А шофер пусть возвращается на «Скорую».

«Ничего себе, — подумал я. — Вся операция может занять три-четыре, а может, даже шесть часов. Да и какой из меня, терапевта, хирург? После окончания института я ни разу в руке скальпеля не держал. Неужели у них хирургов нету, почему я?.. Ведь это не шутка — поставить терапевта за операционный стол…»

Мыло скользило по моим пальцам. Операционная сестра, достав из бикса халат, с грустью смотрела на меня, а может, это показалось, что она так на меня смотрела… Рубашка мне досталась огромная, размером на Илью Муромца, рукава короткие, без пуговиц. Стерильная ткань пахнет дождем, вспомнил я еще по институту, а еще вспомнил, что стерильная ткань никогда не гладится. Операционная сестра, худенькая, но очень подвижная, поправляя маску на носу хирурга, хмыкнула:

— Давно за молодыми не ухаживала.

На что хирург буркнул:

— Потуже, потуже завязывай, а то не дай бог сползет, — и посмотрел на меня в изумлении. — Да ты что это еле двигаешься? Учти, у нас времени мало.

Я растерялся. Оказывается, я запутался в бахилах. Наверное, я надел не свой размер, однако снимать с ног их было поздно, мои руки были стерильны, да и сестра уже бросала в мои ладошки один за другим ватные спиртовые шарики, которыми я обязан был как можно скорее протереть пальцы и ладони.

Хирург, пройдясь вокруг операционного стола, о чем-то переговорил с анестезиологом, очень толстым мужчиной с грустным усатым лицом, а потом опять посмотрел на меня:

— Что вы делаете, маску ни в коем случае нельзя трогать руками! Прижмите локти к груди, а кисти рук отведите подальше от тела. — И он тут же распорядился: — Сестра, подайте ему еще спирта, пусть для контроля обработает руки, а то не дай бог. Он за маску взялся, хорошо, что увидел…

Сестра подала мне три спиртовых шарика. И я вновь начал протирать кисти рук. Затем сестра хотела было подпоясать меня бинтом, ибо халат на моей спине вздулся горбом, но хирург остановил ее.