Снежный путь
Шрифт:
— И что за беда? Может я и использую кое-что из того, что он знает, раз мы теперь не разлей вода, но это не обязательно означает, что он думает за меня.
— Но погибнут и твои близкие.
— Да… жалко, пожалуй. Умрём, так это уж надолго. Соскучимся смертельно.
— Тебе это всё равно?
— Нет. И это единственное, на чём ты мог бы спекулировать. В других обстоятельствах. Я принимаю на себя эту ответственность. С горечью в душе и болью в сердце, но принимаю.
— Ради всего святого… Ты можешь объяснить своё решение?
— Технологии, Страж. Их уровень. Посмотри на историю непредвзято, включая новейшую. Люди мало чем отличаются от своего пещерного предка даже сейчас. Только дубины другие. Более смертоносные. А культура и духовность всегда плетутся в арьергарде и благополучно
Памятью Накопителя я видел планеты, окружённые орбитальными орудийными башнями — чтобы никто не подошёл. Так вот, что касается людей, то здесь тоже нужны такие башни, только стволами на Землю. Чтобы не дай бог кто-нибудь с неё не взлетел. Выпустить людей таких, какие они сейчас, на настоящем уровне развития (я не про технологии, как ты понимаешь) в космос, где им наверняка встретятся другие существа, в том числе и разумные — это преступление. Чудовищное преступление.
А если эти существа вдруг окажутся более разумны? Человек всегда готов принять, что кто-то сильнее его, но стоит только ему заподозрить, что кто-то может быть более разумен, как начинается ксенофобия. К чему это приведёт? А что ждёт более слабые миры? Найдётся воз и маленькая тележка благородных обоснований, в которых без проблем убедят аморфное общественное мнение, на тему добычи полезных ископаемых в таких мирах, на организацию там вредных производств, на подавление там сопротивления, буде такое случится. Разве нет? Ты к другим выводам можешь прийти на основе того, что знаешь о людях?
Люди как вирус. Сравни сам. Сходства поражают. «Мессия» в такой ситуации — лекарство. Возможно, правда, не стану отрицать, что у людей есть шанс. Возможно потом, когда-нибудь… Но, во-первых, у нас нет времени, а во-вторых, я и в этом сомневаюсь.
— Но почему?
— Скажи, Страж, ты ведь знаком с проектом «Живая Планета»? К сожалению я не помню его точного и полного названия…
— Письма в 2257 год? Капсула с DVD?
— Вот-вот. Ты знаком с содержимым?
— Разумеется.
— И как тебе сочетание тухлой сентиментальности с потребительством?
— Я понимаю, куда ты клонишь. Но ведь во всех этих письмах отчётливо видна НАДЕЖДА…
— Ага. Что завтра прилетят свои парни в боевом вертолёте и покажут поганцам кино. А остальных закидают подарками и всё сделают правильно. Надежда на потом и на кого-то. Или на что-то. Хотя бы и на «лучшие времена». И ни одного письма, где бы говорилось: «Сегодня я помог маленькой девочке перейти дорогу, потом помог старушке донести сумки до дома, а соседу — прикрепить бампер к его машине. Я хочу, чтобы мир был лучше и добрее, поэтому делаю всё, что только могу, чтобы он день ото дня таким и становился. Надеюсь, что вы — возможно и мои потомки, — неустанно делаете то же самое…» Времена, знаешь ли, лучшими не становятся, если их таковыми не делать. А вот это людям как раз и несвойственно. Зачем я, если есть другие? Круги своя.
— Но ведь есть же и такие люди, о которых ты говоришь! Есть! Я точно знаю…
— И я знаю. И что с того? Семь с половиной миллиардов, ты сам сказал. А сколько таких, про которых мы говорим? Единицы. Оказывающих на мир такое же влияние, как один пук на запах атмосферы.
— Но ты приговариваешь и их тоже.
— Теоретически, они бы меня поняли. Если бы у них была возможность ознакомиться с ситуацией.
— А я думаю, что нет.
— Без разницы. У них нет такой возможности.
— Я тебя не понимаю больше.
— А чем, Страж, по-твоему отличается человек от животного, а?
— Думаю, много чем.
— А я думаю, что нет.
— Не говори загадками.
— Человек отличается от животного только одним — способностью жить и даже умереть не для себя, а для других, не только своих, что только понятно, но и совершенно посторонних ему людей.
Всё. И я умираю за других. Но не людей.— Ты ошибаешься.
— В чём же?
— «Мессия», которого мы возможно могли бы остановить, пойдёт дальше. Спроси у своих общих с Накопителем воспоминаний — был ли хоть один населённый мир, из встреченных ими, не уничтожен? Молчишь? Верно. И, чёрт тебя возьми, если бы я тебя не знал, я бы подумал, что ты ненавидишь людей. Почему ты обрекаешь их на гибель? Зачем? Сам говоришь, что наличие или отсутствие людей ничего не изменит в настоящий момент, так почему бы тебе, как человеку, не выбрать наличие? Что будет в будущем — ещё не определено, а ты уже казнишь их за то, чего возможно и не произойдёт никогда. Почему не дать людям шанс вырасти из своих драчливых пелёнок? Пусть маленький, но шанс?
— Ты прав, я не ненавижу людей. В общем. Я к ним равнодушен. В общем. Но назови мне хоть одну причину? Хоть одну причину, по которой мне стоило бы изменить своё решение? Может я чего-то не знаю. Серьёзно. Но в себе я такой причины не вижу. Что во мне? Обычный набор. Не так уж и много.
— А любовь и ненависть? А добро и зло?
— Добро и зло… Для тебя, родной, это всего лишь понятия. Определённая последовательность электрических сигналов в цепях и биохимических реакций в танке с биомассой. Не тебе меня учить. И нет ни добра, ни зла. Есть только мы и наши поступки. А любовь… Ажурное покрывало, стыдливо набрасываемое людьми на вполне животное влечение. Покрывало, которое не столько помогает, сколько мешает получать удовольствие. И вот, вместо того, чтобы наслаждаться друг другом, отдаваться друг другу целиком, люди из кожи вон лезут, чтобы натянуть на своего партнёра этот эмоциональный презерватив. Хотя вполне хватило бы искренней симпатии и простой человеческой привязанности… В конечном итоге, если ты видишь в половых отношениях только звериное действо, то никакая любовь-морковь не поможет. Только хуже будет. И вот чего ты мне девок одну за одной подсовывал, да? Привязывал. Старался пронять. Даже Настю ту… На какой панели вы её наняли? Сколько вы ей заплатили?
— Настя — не проститутка. И я возражал. Я предлагал нанять именно проститутку. Для неё это была бы обычная работа. У Насти же — тяжело больная мать. Неизлечимо. Только у нас её могут вылечить. Это и есть плата. Роджер и ближайшие его советники решили, что это будет более гуманно.
— А ты что по этому поводу думаешь?
— Я думаю, что это спекуляция на дочерней любви. Обоснованная, но нелицеприятная.
— «Когда в друзьях согласья нет…» И ваши же методы, друзья… И теперь я должен припасть каждому на шею и, захлёбываясь соплями, благодарить?
— Хорошо, что после Апокалипсиса никого не останется. — Неожиданно заявил Страж.
— Это почему ещё?
— Потому, что по нашему плану, тебе пришлось бы отправиться на «Мессию». Скорей всего, по завершении задания ты бы погиб. Сам теперь оцени — как смотрится твоё упорство с таких позиций.
— Почему я не удивляюсь? — Изогнул бровь Михаил. — Но ты сам сказал — никого не будет. Я тебя за язык не тянул.
— Но ты же спас Хаима и Сару?
— Забавно, правда? Чуть костьми не лёг, спасая искусственно созданные образы, а сейчас спокойно стою и смотрю, как нам всем остаются последние минуты…
На это Страж только покачал головой.
Михаил стоял на широкой дороге, заваленной искорёженными и обгоревшими автомобилями. Некоторые лежали на боку, некоторые вообще на крышах. Само полотно дороги было разбито, разорвано и краска, разделяющая полосы, полностью выгорела, оставив от себя только бледные тени. Вдали, в гари, дыме и копоти, в пляшущих языках пожарищ, угадывались разрушенные высотные дома, торчащие, как пеньки от сгнивших зубов.
А из звуков были только глухие удары по металлу. Михаил обернулся на эти звуки и увидел, что на одном из частично оплавленных автомобилей, с лопнувшими и сгоревшими колёсами, разбитыми стёклами и изувеченным корпусом, что лежал на боку, сидит человек и болтает ногами, пятками постукивая в днище, на котором обгорела даже грязь. После каждого удара с днища осыпалась копоть и падала вниз. На дороге уже образовалась небольшая её кучка. Михаил узнал человека и пошёл к нему.