Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

… … Последнею хохмой чёртовой печаля иконостас,

Мария повязку чёрную повязала ему на глаз.

Пиратские череп и кости прикрыли зрачок его.

Упокой душу, Господи, усопшего раба твоего.

…

А он отплывал пиратствовать в воды, где ждёт Харон.

Сатана или Санта-Мария встретят его паром?

…

Стилист? Хулиган? Двурушник? Гроб пуст. В нём нет никого.

Упокой Господи, душу уставшего шута твоего.

…Проходим. Горсти земли уже не стучат о крышку, а с шорохом, как бы удаляющимся, падают мягким земляным дождём.

Земли переделкинской горсточку брошу на гроб его.

Упокой душу, Господи, духовного бомжа Твоего.

.Потом Марья опубликовала эти стихи в 36 номере «Синтаксиса».

В 1998 вышло в Питере моё «Избранное».

В один из моих приездов в Питер, на мой вечер в «Звезде» пришла Фаина Шушковская. Через четверть века снова увиделись! Я пригласил Фаину приехать в Париж. Один год она не смогла, какие-то дела срочные были, второй год уже собиралась, но снова что-то помешало.Так и не приехала. И вот дочка её звонит: «Вчера умерла. Инфаркт. Она вас любила».

..А потом и Ефима Григорьевича Эткинда не стало. Последние свои годы он прожил напряжённо и счастливо. И «Барселонскую прозу» написал. («Уходят, уходят…»).

…Позвонил Вознесенский. Приглашает на выставку своих «видеом». Мы с Леной приехали. В подвальном выставочном зале знаменитого модельера Кардена около двух десятков работ Андрея. Разные. Вот узкий серый холст в раме. К холсту криво присобачен жёваный окурок «Мальборо». Аллен Гинсберг! Портрет. Ничего нет, вроде, а ведь узнаётся! А вот белая плита, за которой раздается треск, вроде пулемётного, и красные вспышки букв напросвет: «Гумилёв, Гумилёв…» – по-моему, чудовищно пошло и безвкусно. Под потолком: «Чайка – плавки Бога».

В редакции «Звезды»: Яков Гордин, Андрей Арьев, Александр Кушнер, Вера Рогозина, Василий Бетаки. Фото литературоведа Е. Невзглядовой (жены А. Кушнера).

А вот узкий и вертикальный, тёмный холст в теплых тонах, а на нём только две половинки кофейного зёрнышка: одна наверху горизонтально, как коричневые губы, другая – внизу вертикально.

– Помнишь, у меня подружка была тут в Париже, негритянка? Так это её «портрет»… «Помнишь!». Было это лет десять тому назад. Когда он улетел в Москву, а мы с ней провожали его, так я эту подружку и перехватил тут же в аэропорту! Очень забавно, когда Андрей подходит к какой-нибудь работе и радостно так, по-детски, говорит: «А ведь, правда, как это здорово сделано, а?!» Вот с такой же непосредственностью когда-то Н. П. Акимов смотрел свои собственные спектакли.

.Следующей весной Вознесенский опять приехал и сразу позвонил, приглашает на какое-то сборище, связанное с премией «Триумф» (вроде бы, Березовский раскошелился, что ли?) в особняк Дассо на Елисейских полях. Говорит, приезжайте чуть пораньше, поболтаем до начала. Сели с Леной и Марьей в машину. Приехали «чуть пораньше», а ворота кованые с Елисейских полей в «Отель Дассо» заперты. Внутри по двору шатаются «мальчики с мобильниками». Торчим перед запертыми воротами этого дворца. Мы с Леной и Марьей, Кира Сапгир в чёрном, с цыганской шалью, новейший, вроде бы вчерашний «эмигрант», Собчак в каком-то дурацком малиновом пиджаке. Где-то в толпе Целковы мелькают, по крайней мере, тонькина голова над толпой.

Наконец входим. В зальчике помещается человек двести приглашенных. Премию «Триумф» дают. Однако, с триумфом – неизвестно чьим – плохо. Не триумфально это всё.

Через зал проходит хозяйскими шажками кто-то коротенький, побрякивая огромными золотыми браслетами. Оказывается – это «некто по кличке «Тайванчик». Чего он тут?

А Вознесенский показывает висящий над импровизированной эстрадкой какой-то обломок оконной рамы из Ипатьевского дома. К чему?

Эрик Неизвестный, вроде бы, премию получает, – а стыдно мне: Вознесенский читает «Реквием Неизвестному» – очень старые стихи, ещё из «Треугольной груши», в которых на ходу меняет имя подружки Неизвестного, то есть «актуализирует», как газетчик, да ещё и втыкает в это прекрасное стихотворение, написанное чуть ли не в шестидесятом году, слова о сегодняшней премии «Триумф»! Зачем?

…Мы смываемся. Стараемся миновать набитый людьми буфет. Возле входа стоит Зоя. Андрей догоняет, дарит свои мемуары. На бегу прощаемся с ним и Зоей: скорее к своей машине. Так причём тут Тайванчик? Раньше «свадебный генерал» на празднествах имелся, а в наше время, кажется, его сменил «свадебный уголовник». Впрочем, сегодня нередко бывает, что русские генералы, даже и не свадебные, от уголовников мало отличимы.

Съездил в Вашингтон, на конференцию поэтов Азии. Три очень весёлых дня.

И зоопарк там великолепный! Вместо какого-то доклада я побродил с четырьмя грузинскими и армянскими поэтами – старинными моими знакомыми, по этому зоопарку. Мне даже удалось тапира за нос потрогать!

.Вышел в «Литпамятниках» в 2000 г. «Мармион», наконец-то! А ведь это – первый по времени в мировой литературе роман в стихах (1806 г.!).

Сорок два года тому назад Татьяна Григорьевна предложила мне сделать перевод вставной легенды из этого рыцарского, приключенческого, иногда ироничного, романа «рассказ трактирщика». А я и весь роман тогда перевёл.

На конференции за обедом я и две поэтессы – одна из Индии, другая из Монголии.

Особенно хороши в нем «лирические вступления» к каждой главе, в которых Вальтер Скотт (и это в 1806 году!) с истинно пушкинской непринуждённостью рассказывает то о своих предках-шотландцах, то о том, как он охотится с соседом, как бродит по окрестностям. В этих «онегинских отступлениях» истинная лирика, может быть, лучшее, что в поэзии Скотт написал. Из-за них, кстати, роман и не включили в конце шестидесятых годов в «розовое» двадцатитомное собрание Скотта – не понравилось кому-то, что поэт «прославляет разных консервативных английских деятелей, врагов России» ^[146].

… По сути дела под флагом Вальтера Скотта я находился примерно полжизни, как сама Гнедич под флагом Байрона.

А может и дольше, если учесть, что отнятый в первом классе учительницей (в 1938 году) «Айвенго», которого я читал на уроке под партой, был началом, а вышедший в 2000 году мой перевод «Мармиона» – завершением моей «Скоттиады»…

В Альпах. 2001.

.Пока «Мармион» «готовился», а в «Литпамятниках» это всегда долго, позвонил мне как-то директор московского издательства «Ладомир», приехавший в Париж на несколько дней. Поговорили о всяком, и он спросил, не хочу ли я перевести средневековую анонимную поэму «Сэр Гавейн и Зелёный рыцарь», которую он очень любит. Я сказал, что не читал. Он настоятельно посоветовал прочесть, а может быть.

Так и вышло. Достали мы с Леной текст, сначала поэтический перевод на современный английский. Напомнило это десятки «переводов» «Слова о полку». Потом купили «двуязычное» издание: подлинный староанглийский текст, а на соседних страницах, современный английский подстрочник. Лена повертела, повертела, и мало помалу стала понимать этот английский 1400 года!

А перевод, и верно, зазвучал забавно! «Литпамятники» приняли его к изданию. Комментариями и прочим аппаратом занялся молодой учёный Сергей Оверченко в Институте Мировой литературы… А после «Зелёного рыцаря» мы предложили «Литпамятникам» перевести и подготовить к изданию полное собрание стихов Сильвии Плат (все её 250 стихотворений). Они согласились. И мы думали, что авось, через пару лет издадут. Долго у них всегда! И несколько лет оно лежало у них готовое. Однотомник этот, собранный Тедом Хьюзом и удостоенный Пулитцеровской премии, вышел по-русски в моём переводе и со статьёй Лены только в 2008 году…