Сны Тома Сойера

— Знаешь Том, я понял одну простую истину. Я понял, что бывают сны без сновидений, но не бывает — чего?

— Чего? — грустным эхом отозвался Том.

— Не бывает сновидений без снов.

— У меня, — произнес Том, помолчав, — таких снов не бывает.

— Каких — таких? — запутался Гек.

— Которые без сновидений. Вот послушай, кстати, какой мне прямо сейчас приснился сон, по-моему, даже, он мне приснился, пока мы тут разговаривали. Иди, кликни мою благоверную. Ей тоже небесполезно это послушать.

Новый сон Тома Сойера

Пока Гек спускался на кухню, Том пересчитал свои четки. Их было ровно шестьдесят. По старинному обычаю Мизуры, парень, считающий четки, обязан добавлять по одной каждый год — под Сочельник, но общие их число ни в коем случае не должно превышать шестидесяти. Первые шестнадцать костей, подаренных ему в день конфирмации, заведомо отличались цветом от остальных, разноцветных. Сейчас все кости были почему-то одного цвета. Подняв голову, Том увидел в дверном проеме своего друга. Гек был бледен, глаза его были широко раскрыты, и он лишь монотонно тыкал пальцем вниз, не в силах произнести ни слова.

— Что, друг мой? — поинтересовался Том. — Бекки умерла?

— О нет! Но Томми… Она лежит там на полу, ноги ее дрожат, изо рта хлещет пена… Надо сгонять к доку. К Перельману этому, как его?

— К Робинсону, — поправил Том.

— Вот именно! Где моя шляпа?

Гек нервно озирался вокруг. Том внимательно смотрел на него, покусывая ноготь.

— Гек, — тихо сказал он. — Зачем тебе шляпа?

— Так ведь я собрался слетать к доку Робинсону. Бекки, похоже, умирает.

— Правильно. Но ты бросил свою шляпу на кровать, а это дурная примета.

— Тогда я пойду так, без шляпы, — взмахнул рукой Гек и вдруг замер с открытым ртом: шляпа все это время была у него в руке. — Три тысячи чертей! — Гек нахлобучил шляпу на голову и прихлопнул сверху, превратившись в шерифа из Колорадо.

— Гек, — тихо, но убедительно сказал Том. — Ты же мне обещал…

— Что — обещал?

— Забыл, дружище. Ты обещал послушать мой последний сон.

Гек громко хлопнул кулаком в ладонь:

— Как же это я мог забыть! Это мигрень какая-то или, как его… Столбняк.

— Это провалы, старина.

— Какие провалы?

— Неважно. Садись.

Гек подтянул к себе стул обратным пинком, откинул фалды и уселся спинкой вперед, как это и впрямь всегда делают шерифы. Призывно махнув шляпой в сторону друга, он выкрикнул:

— Внимательно, Томми!

— Так вот, — начал Том. — Сплю я намедни, как я тебе говорил, чуть ли не за мирной с тобой беседой. И снится мне такой сон.

— Значит так. Я иду по какому-то городу, небольшому, типа… Цинциннати, если тебе там приходилось бывать, премиленькое местечко. Да, скорее, это он и был. Там потому что часовенка одна есть знакомая, где все дело и закончилось, сон то есть. Но — это я вперед забегаю…

— Короче, слушай. Иду я по этому Цинциннати, а на дворе ночь. То есть — что я говорю такое — на дворе? Какие в городе дворы? Иду я по чистой городской улице, и на улице и вправду — ночь. Вдруг глянь: кто-то подходит сзади, и трогает меня за локоть. Угадай с трех раз — кто?

— Джимми?

— Гек, о мертвых только хорошее.

— Мистер Клеменс?

— Не попал.

— Сейчас-сейчас… Я чувствую здесь какой-то подвох… — Гек затряс щепотью у лица, ошаривая глазами балку меж стеной и потолком. — Я все понял, Томми. Тот, кто к тебе подошел, был ты сам!

— И тут мимо, — тяжко вздохнул Том. — Это был ты, старина Гек.

— Я?

— Ну не я же, всамделе. Ты и подошел. И тронул меня за локоть. И говоришь — представляешь что? Ты говоришь: Том, тут случайно Гек не проходил? Представляешь, подходишь ты и спрашиваешь про себя самого! Это покруче. Но дальше — пуще. Эта штука тебе не Фауст Гете. Я тебя спрашиваю: Почему ты такой бледный? А ты говоришь: И ты такой же бледный. Я спрашиваю: А почему от тебя пахнет дерьмом? А ты: И от тебя тоже пахнет дерьмом… Ужас, правда?

— Но дальше еще хуже. Ты уходишь, а навстречу идет Бекки. В платье таком, в чепчике. А я смотрю на нее и говорю:

— Мама!

В комнате установилось молчание. Было слышно, как бьется о стекло муха, потом слышно, как муха пикирует на подоконник, и слышно даже, как садится муха на подоконник и по подоконнику — ходит.

— Слон какой-то, — пробурчал Гек. — То есть, тьфу… Я хотел сказать, сон какой-то тяжелый.

— Так ведь у меня всегда, Гек, тяжелые сны. На что я и есть — Томас Сойер.

— Так я пойду? — зашевелился Гек.

— Куда? — не понял Том.

— За доком.

— За каким доком?

— Ну, за этим, за как его? Гольдфингером… Или нет, стоп. Сначала я тоже кое-что тебе расскажу. О, Томми! Это очень страшно, очень…

Гек устроился поудобнее и так начал свой рассказ:

— Давным-давно на старой Орлеанской дороге был постоялый двор. Ну, ты сам хорошо помнишь: дела там шли неплохо, до тех самых пор, пока другую, Новоорлеанскую дорогу не проложили. Хозяин враз разорился: проезжающих не было, доходы кончились, а аренду плати, банк проценты требует, ну и приехали молодчики из Чикаго и прикончили его, а само строение — сожгли.

А дело было так. Приехали на трех лимузинах: в одном Гарри Легкая Рука, а в остальных — люди его. Привязали Бена к столбу посреди зала, помнишь, там такой столб был, куда мы дротики метали? Так вот. И говорит Гарри легкая Рука:

— С тебя 478 долларов, Бен. Ты будешь платить?

— Нет, отвечает, не буду.

— Хорошо. Куклу твою как, Мери зовут?

— Нет, — машет головой Бен. — Полли.

— Хорошо. Ведите сюда Полли. А дочку твою как? Пегги зовут?

— Нет, — мрачнеет Бен. — Лена ее зовут.

— Значит, ведите сюда Лену.

И привели их, спинами друг к дружке привязали, так что осьминог какой-то получился. И начали они, молодчики из Чикаго, осьминога этого во все его дыры ебать. А Гарри Легкая Рука вокруг ходит, смехом посмеивается, мигом подмигивает, пуком припукивает.

— Будешь, говорит, платить? С тебя 496 долларов, Бен. Ты меня знаешь.

— Нет, — говорит Бен. — Не буду платить.

— Что ж. Ты сам этого хотел. Осьминога — в камин. С Беном теперь разбираться будем. Ты, я слышал, дружище, из секты самоедов? Так вот и ешь теперь сам себя.