Соблазн быть счастливым

– Да как вы себе позволяете…

– Позволяю, позволяю, – резко проговорил я, – и скажите еще спасибо, что у меня сегодня хорошее настроение!

Я сгреб Федерико за капюшон толстовки и потащил его на улицу. Около десяти минут мы не раскрывали рта – он был занят тем, что пытался перестать плакать, а я терзался угрызениями совести. Я умею развлечь проститутку, прикинуться генералом армии, приструнить мужа, бьющего свою жену, умею расшевелить старого доходягу и вытащить его из кресла или приютить у себя дома того, кто нуждается в убежище. Но я не умею быть заботливым дедом – я не в состоянии дать свою любовь тому, кто имеет на нее все права.

Так я думал, пока шагал в молчании вместе с внуком, и так же я думаю сейчас, сидя на диване в конторе дочери, где рядом со мной спит Федерико, а Звева пишет апелляцию. Я смотрю на нее, и мне кажется, что я ее не узнаю. Не понимаю, от кого она могла взять всю эту злость, за которой она прячется. Она очень жесткая и даже внешне представляет собой сплошные острые углы. Я бы на такую женщину и смотреть не стал: мне нравятся легкие изгибы, которые можно преодолеть с двигателем на низких оборотах. А вот резкие повороты меня раздражают, они заставляют меня понижать передачу. Моя дочь похожа на горный перевал: она представляет собой кучу крутых поворотов.

– Слушай, я пойду, – говорю я, чтобы отвлечь ее внимание от тех угроз, которые, как я могу себе представить, она сейчас потоком изливает на клавиатуру.

– Подожди, я уже почти закончила. Пообедаем вместе?

Час от часу не легче.

– Окей.

Она возвращается к своим запугиваниям, а я снова принимаюсь ее разглядывать. Я спрашиваю себя, как можно целый день только и делать, что требовать, чтобы ближнему заплатили за чью-то чужую провинность. Но, может, для меня самого так даже и лучше: пусть лучше Звева выплескивает свою досаду за то, что ей чего-то не хватало в жизни, в зале суда, чем предъявляет за это счет мне.

Я поворачиваюсь к внуку. В конце концов я попросил у него прощения, поцеловал его и купил ему одного из Гормити – маленьких пластмассовых монстриков высотой около десяти сантиметров, которому я был благодарен за то, что он переключил на себя все его внимание. В самом деле, Федерико, полностью поглощенный своим новым другом, вскоре позабыл о том, что его дед – сволочь. Кажется, ни у Звевы, ни у Данте я никогда не просил прощения, и может быть, не просил его даже у моей жены. Просто я всегда думал, что извинения тем, кто их получает, нужны скорее для того, чтобы убедиться в собственной правоте, чем для того, чтобы положить конец ссоре. Вот только в старости все мелькает у тебя под носом так быстро, что ты не можешь позволить себе тратить драгоценное время, строя разные невероятные предположения. Поэтому сейчас я прошу прощения и считаю вопрос закрытым.

– Окей, я закончила. Пойдем, – внезапно говорит Звева и подает мне руку, чтобы я мог на нее опереться. Странно, но она улыбается. Я поднимаюсь, соблюдая осторожность, чтобы не разбудить Федерико. Мы бы так хотелось не подчиняться ее предупредительному жесту и сунуть руки в карманы, но это бы ее обидело. Попробуй-ка объяснить ей, что старик, который из кожи вон лезет, чтобы не чувствовать себя стариком, почувствует себя еще большим стариком, если будет опираться на дочь. Так или иначе, но пытка длится недолго – столько, сколько потребовалось, чтобы пройти по коридору, в конце которого Звева заводит меня в комнату для совещаний. Я с удивлением озираюсь вокруг и спрашиваю:

– Мы разве не должны были идти обедать?

– Конечно, – откликается она все с той же улыбкой, что и две минуты назад, – мы будем обедать здесь.

– Здесь?

– Здесь, – коротко отвечает она.

В этот момент входят две работницы с листочками А4 в руках и раскладывают их на стеклянном столе, другими словами – накрывают с их помощью стол, как если бы это были салфетки. Я в ужасе смотрю на все это до тех пор, пока Звева не приглашает меня садиться к столу. Проходит несколько секунд, и появляется долгожданная еда: салат из кукурузы с тунцом и ломтик цельнозернового хлеба.

Девушки желают нам приятного аппетита и уходят на обеденный перерыв. В конторе остаемся только мы со Звевой и Федерико, который спит в соседней комнате в компании Гормити. Как же ему повезло, хочется мне добавить: уж лучше отвратительный монстр, чем взвинченная, заведенная Звева. Полагаю, моя ошибка в том, что я встречаюсь со своей дочерью только у нее на работе – может быть, за ее пределами Звева более человечная и приятная.

– Ну, – заявляет она, – что ты мне расскажешь?

Но я ее даже не слушаю, за почти восемьдесят лет жизни мне не хватало только обеда на листочке А4.

– Почему ты ешь вот так? – спрашиваю я ее.

– Как? – удивляется она.

– Таким диким образом!

– А что такого дикого в салате?

– Не в салате, а в листочке офисной бумаги, который ты используешь вместо скатерти в комнате для совещаний!

– С возрастом ты становишься занудой, – бормочет она, поднося ко рту вилку с салатом.

Вот сейчас я бы охотно влепил ей пощечину – своим снисходительным всезнайским тоном она меня просто бесит.

– Звева, ты должна прекратить наплевательски относиться к своей жизни! Хватит думать только о работе – съезди куда-нибудь отдохнуть, выкинь эти ужасные деловые костюмы, которыми забит твой шкаф, оденься как-нибудь помолодежнее и наладь отношения со своим мужем!

Ну что ж, я это сказал. Она смотрит на меня с застывшей на полдороге ко рту вилкой, масло с которой капает в тарелку. Она вне себя от злости, я вижу это по глазам. Когда она злится, то ее зрачки напоминают узкую черточку в радужке – совсем как у кошек. И так же, как кошки, если на нее нападают, она сразу выпускает когти.

– Да как ты себе позволяешь трепать языком о моей жизни, моей работе и моем браке? Кто ты такой, чтобы говорить мне, что я должна и чего не должна делать?

От ее пронзительного голоса начинает вибрировать стекло столешницы под нашими локтями. Я сам испортил себе обед своими собственными руками: ведь я мог поулыбаться, как ни в чем не бывало, отпустить пару дурацких замечаний и скрыться с глаз подальше – вернуться к моей жизни, к моему дивану, к Марино, Россане и прочим бесполезным вещам, которыми я пытаюсь заполнить пустоту. Но вместо этого я напал на нее, и теперь мне придется опустить забрало и выйти на поле боя.

– Как это кто я такой? – удивляюсь я. – Пока не доказано обратное, я все еще твой отец!

– Нет уж, мой дорогой, теперь тебе слишком удобно быть моим отцом, нужно было раньше думать, если тебе так хотелось изображать образцового папашу, раздающего мудрые советы!

Если ты знаешь, что неправ, перед тобой два пути: спешно отступать или же атаковать самому. Я выбираю второй вариант. Во всяком случае, хоть выпущу пар.

– Но чего ты от меня не получала? Давай, скажи мне! Может, твой брат и мог бы высказывать мне подобные претензии, но уж конечно не ты. Тем не менее он-то ничего не говорит, это все ты только и делаешь, что жалуешься!

Она силится взять себя в руки. Собирается с мыслями, берет со стола салфетку и вытирает рот.

– Ты на самом деле считаешь, что был хорошим отцом? – Она внимательно смотрит на меня.

– Нет, я не был хорошим отцом. Я сделал кучу ошибок, но, видишь ли, мне не кажется, что ты не делаешь того же с Федерико. Ты постоянно торчишь в этой проклятой конторе. Я, по крайней мере, несмотря на все мои ошибки, старался быть с вами!

Кажется, ее гнев немного улегся, хотя, когда она наливает себе воды, я вижу, как у нее дрожат руки.