Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Редко рассматриваем мы, сколь мало честь наша нам принадлежит. Мало людей столь честных, как Антиох Сотер, который под знамениями побед своих плакал, понимая, что за победу над галатами обязан он ужасу, от слонов наведенному, и для того на поле сражения не себе, но слонам велел воздвигнуть монументы.
Из национального любочестия, также благородного, проистекают и ужасные пороки. Дикий канадец крайне горд, чувствует всю цену вольности и в самом воспитании своем не терпит ничего такого, что б низкую подчиненность ощутить его заставляло; но великодушное прощение обиды, яко добродетель, совсем ему неизвестна и презирается от него как подлейшая трусость. Храбрость есть величайшее его достоинство, а мщение сладчайшее чувство.
Самая любовь к отечеству требует иногда обуздания, так же как иногда побуждения, а посему некто весьма изрядно сказал, что законодатели древних республик пеклися больше любовь к отечеству в народ вселять, оную распространять и укреплять, нежели найти пределы, поставляемые ей рассудком, или, паче сказать,
Греки в наилучшие времена свои почитали любовь к отечеству знаменитейшею гражданскою добродетелию. Без сумнения, тем всеобщим благожеланием, которое все люди от нас требуют, обязаны мы в вышнем степени отцу, жене и детям. Тою же любовию, которая на всех людей распространиться долженствует, должны мы в большей мере отечеству; вот истинный театр нашей деятельности, вот место, назначенное нам провидением к исполнению каждого гражданского обязательства. Но сие ограничение, сия стесненность любви нашей нередко делает нас нежалостными, неправосудными, а часто и лютыми к людям, подвластным одному с нами государю. Несмотря на долг любить всех людей, любим мы европейцев больше африканцев, одноземцев больше чужестранных и самых сограждан наших больше, нежели живущих с нами под единым правлением. При сей постепенной убавке всеобщего человеколюбия обыкаем мало-помалу ненавидеть все то, что с нами собственною нашею пользою особливо не связано, а наконец и теснейшие обязательства совершенно разрушаем: ясное доказательство человеконенавистного в груди людской яда. Я знаю европейский город, управляющий большою и прекрасною землею и делающий ее благополучие, но в котором исключительная любовь к мещанам сего города в слабых головах такою бешеною страстию сделалась, что отъемлют они всякое ободрение от граждан всех своих прочих городов, исключают их от всякого награждения и почести и в часы безумия своего сердечно б рады были всех их потопить, если бы то от них зависело.
Чем больше человек привязан к особенным выгодам своего отечества, тем меньше становится он гражданином света, тем меньше другом человеческого рода. Таковые патриоты поступают вообще с чужестранными весьма грубо, ибо они в глазах их чужестранцы, следственно ничто. Иудеи Ветхого завета столь привязаны были к своему отечеству, что должностей человека к чужестранным совсем не исполняли. Греки презирали всех чужестранных, как варваров, и почитали их определенными себе рабами, потому что натура дала им меньше храбрости и разума; добродетельные спартане были в рассуждении чужестранных корыстолюбивы и неправосудны. Японец, оказавший малейшее уважение или дружбу к голландцам, почитается от всех японцев бесчестным человеком, врагом отечества за то, что любит оное не с исключением всех других людей; они малейшую ласку к чужестранным ставят за дело, противное выгодам Японии, благоизволению императора, всех богов и гласу своей совести. Такова по большей части политика торгующих народов, кои с сей стороны, кажется, никого, кроме себя, не любят, вступают в союзы с варварами Средиземнего моря, дабы сии слабейших их соседов разоряли, сами же для малого в торговле прибытка сносят терпеливо величайшие от варваров обиды, приводящие в трепет человечество.
Со всем тем, в наши времена не для чего много страшиться худых следствий патриотизма. Правда, знаю мужей, кои хотят всеобщего и особенного блага своего отечества, кои при каждом шаге к нему стремятся, должности свои по степеням разделяют, из оных прежде исполняют существеннейшие и для отечества полезнейшие; которых правота не колеблется, когда они от слабых друзей оставлены бывают, когда враги их усиливаются или когда грозного судии оком взирают на них оклеветатели их правил; кои ради своих выгод или по своим заблуждениям ни на час от исполнения должностей своих не отступают; кои душу свою почитают пламенем, подвигом существа своего возвышающимся, а потому и никогда не упадающим, коих никакой отказ не вытесняет из благородного их течения; кои никогда вспять не обращаются, никогда из любви к покою не устают бесполезно, но честно сражаются с невежеством и повреждением людским; кои, одним словом, любят свое отечество с сыновнею горячностию, прощают ему ошибки и лучше хотят тысячу раз умереть, нежели помыслить однажды за непочтение заслуг их от отечества служить ему с меньшею ревностию; но гораздо многочисленнейшею кажется мне явная толпа антипатриотов, гораздо больше число тех, кои присягою и драгоценнейшими должностями своими по большей части для того тщеславятся, что почести, чины, алчность и корысть составляют первый и последний предмет всех их деяний. Один превозносит любовь свою к отечеству, но, со всем тем, кроме себя, ничего не любит. Другой при всех явных случаях гремит о благе отечества, но под рукою хитрый сей бездельник ежегодно подставляет свою шляпу под чужое золото. Если иногда подъемлется свеща патриотизма, то по большей части падают искры на персты патриотов. Буде иногда патриотизм кажется во всех головах воспламененным, то, однако, прекрасный сей пламень есть не больше, как от временной моды зависящий образ мыслей безрассудной молодости. Цирикские студенты ездят ныне за патриотизмом, как прежде езжали за умом.
Итак, основательное национальное любочестие имеет весьма знаменитые преимущества и вредности, от сих преимуществ проистекающие; добродетели и пороки часто одинакими подвигами в движение приводятся;
философ оные открыть, а законодатель ими воспользоваться должен. Любочестие есть семя толь многих дарований и добродетелей, что не об истреблении, но об обращении его во благое помышлять надлежит, Бесчувственный пень из человека б вышел, если б все то ему запретить, что с пути совратить его может. Отнялся бы смысл у целых наций, когда б, ради отвращения больше особенных, нежели всеобщих неудобств, стали чувствами повелевать, а не возбуждать оные. Свою терзать утробу, если, вместо обращения погрешностей к общему благу, вместо управления людьми помощию их страстей и вместо употребления их слабостей к их же исправлению, истреблять правила, оживотворяющие целую нацию к великим деяниям.МНЕНИЕ О ИЗБРАНИИ ПИЕС В «МОСКОВСКИЕ СОЧИНЕНИЯ» {*}
Для предупреждения тех злоупотреблений, которые обыкновенно во всяких добрых делах случаются, следовательно и с «Московскими сочинениями» случиться могут, надлежит, мне кажется, постановить такое в рассуждении их учреждение, которое бы никогда не нарушаемо было от тех, кто для пользы общества желает проводить время с такою приятностию, каковую подают словесные науки всем упражняющимся в оных. Нет в том сомнения, чтоб не сошлись в оном учреждении все те, которые приняли намерение составить малое сообщество издавать «Московские сочинения». Остается только положить единожды сие учреждение, которое может состоять в следующем:
1. Не принимать никаких переводов, тем менее дурных, ибо в противном случае «Московские сочинения» наполнены будут, как и «Ежемесячные» в Пет[ербурге], такими переводами, которых и сам переводчик, не говоря о читателе, разуметь не может. Сверх того, общество, издавая сии книги, желает стараться о чистоте российского языка, которая, как и всех языков на свете, видна бывает по большей части в сочинениях. Оно желает стараться показать чистоту языка и в стихах, которых переводить почти невозможно, для той разности, которую языки в свойстве своем имеют; сверх того, доказывается то самым опытом, что с стихов стихами переводить не можно, разве только подражать.
2. Трагедий и комедий не принимать, ибо оные называются уже большими сочинениями, а «Московские» состоять будут в малых.
3. Все сии сочинения должны надлежать к словесным, а не другим наукам, ибо для прочих учреждены другие собрания.
4. Отсутствующие, как и присутствующие, обязаны каждый месяц давать по листу стихами и по листу прозою. Первые пересылать, а другие отдавать могут тому, который избран будет стараться о напечатании.
5. Как всякое общество утверждается на единодушии тех, кои оное составляют, то все пиесы должны быть читаны собранием; [защищать] каждый не только может, но и должен сказать свое мнение как о всей пиесе вообще, так и порознь о примечаемых им погрешностях. Сей есть один способ очистить российский язык от тех погрешностей, которые видны во многих сочинениях и в толиком множестве несносных переводов, от коих язык российский страждет. Чужестранные авторы, прославленные во всем свете, теряют в отечестве нашем свою славу, и читатели заражаются дурным вкусом.
ПИСЬМА И ДНЕВНИКИ
I. Письма из первого заграничного путешествия (1762—1763)
К М. И. ВОРОНЦОВУ {*}
Митава, 20 декабря 1762.
Сиятельнейший граф, милостивый государь!
Имею честь донести вашему сиятельству, что 29 декабря приехал я в Митаву благополучно и с глубочайшим почтением пребываю вашего сиятельства нижайший слуга...
К А. М. ГОЛИЦЫНУ
Гамбург, 14/25 генваря 1763.
Милостивый государь!
Вашему сиятельству имею честь всенижайше донести, что 12/23 сего генваря приехал я в Гамбург благополучно. Милостивое о мне письмо вашего сиятельства его высокоблагородию Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину я имел счастье вручить и принимаю смелость принести за оное вашему сиятельству всенижайшую благодарность. Я почитаю за главное себе счастье быть в числе обязанных сердец милостию вашего сиятельства. Должность моя и искреннее усердие состоит в том, чтоб быть вашего сиятельства нижайшим слугою...
II. Письма из Петербурга и Москвы (1763—1774)
К РОДНЫМ {*}
A ma soeur. Ce 10 Aout [1763]. [1]
Полученное от 4 августа письмецо служило мне к великому неудовольствию и огорчению. С чего вы вздумали обвинять меня политикою, которую я ненавижу? О чего уверяете меня о своей искренности, подозревая меня в моей? Боже мой! Вот то, чего б я никогда не думал! Я очень рад принимать от вас наставления, зная, что они идут от такого человека, которого я люблю больше как себя. Не думай, чтоб это только перо писало: истинно, сердце водит пером моим; да мне кажется, и посыланные потом уже к тебе письма довольно доказали.
1
Моей сестре. Августа 10-го дня (франц.).