Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Выпускающий птиц

В квартире одной коммунальной, Средь прочих прописанных лиц, Живет пожилой и печальный Чудак, выпускающий птиц. Соседи у рынка нередко Встречают того чудака — С большой самодельною клеткой Стоит он у зооларька. С получки своей небогатой Накупит чижей и синиц И за город едет куда-то Чудак, выпускающий птиц. Плывут мимо окон вагонных Сады и асфальт автострад, На месте поселков сожженных Другие, не хуже, стоят. Качаются дачные сосны, И речки прозрачны до дна, И даже сквозь грохот колесный Земная слышна тишина. А все же душа не на месте, И радости нет в тишине: Без вести, без вести, без вести Пропал его сын на войне. И вот полустанок невзрачный У стыка рокадных дорог... В болотистом месте, не дачном, Рубеж обороны пролег. Отыщет старик не впервые Пехотной дивизии тыл, Где встали цветы полевые На холмики братских могил. Но где приклонить ему взоры, Куда ему сердцем припасть, Где холмик найти, над которым Он мог бы наплакаться всласть?.. Он с клетки снимает тряпицу, Потом открывает ее — Молчат присмиревшие птицы И в счастье не верят свое. Но крылья легки и упруги, И радость растет на лету, — В каком-то счастливом испуге Взмывают они в высоту. Летят над землею зеленой, Летят без дорог и границ, И смотрит на них умиленно Старик, выпускающий птиц.

Дорожные строки

Если долго на месте живешь — Начинает казаться, Что не так уж земля велика, С каждым месяцем меньше она. Вкруг тебя постепенно Сжиматься она начинает. Словно вишня вкруг косточки, Сохнет она вкруг тебя. Так мелеет душа. Ты большим себе кажешься, мудрым, Но корабль твоей жизни Цепляется днищем за дно: То в душе обнажаются Отмели темных желаний, Мелкой зависти ил, Отложенья умерших обид. Только с места сорвись — И земля под тобой вырастает, Обретает свой запах и цвет, Наливается спелым плодом. Ты не центр ее больше, Ты — равный со всеми живыми. Как ты мал и всесилен На этой огромной земле!

Выздоровевший

Какая светлая воля, Радость в душе и теле!.. Весною он вышел в поле, С больничной сойдя постели. Природы тайны живые, Лесные сизые дали Не заново, а впервые, Казалось, ему предстали. Где он проходил — мгновенно Сужались пред ним канавы, Доверчиво и смиренно Пред ним расступались травы. Он шел, он пьянел и слушал, Хвалу ему листья пели, И мир шептал ему в душу: «Таков я на самом деле! Таков я весь — без обмана, — Поющий и говорящий; Я завтра привычным стану, Сегодня я — настоящий!»

Противостояние

Ни город здесь, ни пригород. В тумане, За кочками болотистых полей, Видны домов ступенчатые грани И острые обводы кораблей. Старик понурый в серой душегрейке Шагает вдоль морщинистой воды; В его ведре — щурята и уклейки И отблеск Марса — огненной звезды. Горит над ним комочек света алый, Мерцает, будто уголек в золе. При нем он больше никогда, пожалуй, Так близко не придвинется к Земле.

Листок

Снова листья легли на дорогу И шуршат под ногами опять — Так их в мире бесчисленно много, Что никак их нельзя не топтать. Мы спешим, мы красы их не ценим — В жизни есть поважнее дела, Но вчера на асфальте осеннем Ты упавший листок подняла. Как он вырезан точно и смело, Как горит предзакатным огнем! Ты на свет сквозь него поглядела — Кровь и золото смешаны в нем. Может вызвать он гордость и зависть, Драгоценностью вспыхнуть во мгле... Как дивились бы, как изумлялись, Если б был он один на земле!

У истока

Сидит задумчивая птица В лесной глуши у родника, И тихо капает водица Из каменного желобка. И по извилистому ложу Бежит на северо-восток Весь в серебристой мелкой дрожи Едва приметный ручеек. Бежит серебряною тропкой К судьбе, к погибели морской. Сперва он речкой станет робкой, Потом — степенною рекой. Впадая в море, загордится, Забудет важная река, Что где-то капает водица Из каменного желобка, Что где-то в тишине зеленой Немая радость разлита, Что так светла воды студеной Младенческая чистота.

1957

Стихи о Васильевском острове

1. «Мы старые островитяне...»

* * *

Мы старые островитяне, — В печальный и радостный час Незримыми тянет сетями Любимый Васильевский нас. Здесь, острые мачты вздымая, Не прячась по теплым углам, Душа Ленинграда прямая Вполне открывается нам. Пойдем же на остров счастливый, В кварталы, где шум городской Сливается с гулом залива, С немолкнущей песней морской! Я вижу: лежит он на плане, В грядущее запросто вхож, — Как будто Петру марсиане Подбросили этот чертеж. Он прямоугольный и строгий И пронумерованный весь, — Никто не собьется с дороги, Никто не заблудится здесь. Не прячась от мира и ветра, Легли от воды до воды, Прямы, как мечта геометра, Негнущихся улиц ряды. Могуч, деловито-спокоен, Балтийской волною омыт, Кораблестроитель и воин, Васильевский остров стоит. Он с нами в грядущее верит, Он нашею правдой силен, — И трубы здесь воткнуты в берег, Как древки победных знамен.

2. «На снимках, на гладких открытках...»

* * *

На снимках, на гладких открытках Он не интересен на вид, И, как шоколадная плитка, На дольки кварталов разбит. Но есть красота в нем иная, И вот он встает предо мной — На дольки разбит, как стальная Рубашка гранаты ручной. Он высится злой, справедливый, Сурово терпя до поры Ночные бомбежки, разрывы Снарядов с Вороньей горы. В глазницы обугленных окон Глядится холодный восход, Молчат на проспекте широком Автобусы, вмерзшие в лед. Он видит, седой и бессонный, Не сдавшийся воле судеб, Застывшие автофургоны С голодною надписью «Хлеб». Он, гневом и болью пронизан, Глядит сквозь клубящийся чад — И капли по ржавым карнизам, Как слезы скупые, стучат. Познавший огонь, и усталость, И голод, и злую тоску, Он всю свою силу и ярость К последнему копит броску. Мне годы запомнятся эти, И вот он встает предо мной, Сквозь смерть, сквозь блокаду — к Победе Пришедший со всею страной. Он снова в отменном порядке, И чудится мне, будто он, Как дальнего детства тетрадки, На линии весь разграфлен.

3. «Пойдем на Васильевский остров...»

* * *

Пойдем на Васильевский остров, Где вешние ночи светлы, — Нас ждут корабельные ростры И линий прямые углы. Он прямоугольный, как прежде, Как встарь, разлинованный весь, — Ни пьяный, ни даже приезжий Вовек не заблудится здесь. Пусть трезвым с дороги не сбиться, Пусть пьяных не кружит вино, — На острове том заблудиться Одним лишь влюбленным дано. Там спят облака над мостами До утренней белой звезды, Бензинным дымком и цветами Полночные пахнут сады. И вновь над Университетом, Над Стрелкой, где воды молчат, Горит, неразлучный с рассветом, Неправдоподобный закат. Давай здесь побродим, побудем, Под эти пойдем небеса, Где бродят счастливые люди, Свои растеряв адреса.

Зимняя встреча

Вконец исчиркав тощие блокноты, Неся вчерне готовую статью, Я возвращался из пехотной роты В армейский тыл, в редакцию свою. Остановилось наше наступленье Совсем недавно. Я шагал с утра Через врагом сожженные селенья И обезлюдевшие хутора. В сырых сугробах утопал проселок, Но поступь у меня была легка: Я горд был тем, что маленький осколок На днях плечо царапнул мне слегка. Царапинка почти и не болела, Но сам себе казался я тогда Обстрелянным, уверенным и смелым — Такими и берутся города. И вот к реке спустился холм пологий. Перед мостом на заливном лугу Собака у обочины дороги Искала мины в мартовском снегу. Невзрачная, косматая дворняга — Из тех, что лаем охраняют двор... За ней понуро, осторожным шагом Ходил солдат, немолодой минер. Порой она, смешную морду хмуря, Копала снег и тявкала слегка, — Здесь тол — недобрый зверь в железной шкуре — Забился в нору, сжавшись для прыжка. И подходил минер со щупом длинным Сторожким шагом в чуткой тишине. Рядами обезвреженные мины Лежали у кювета в стороне. И вдруг, как будто бы припомнив что-то, Как будто горькая беда стряслась, Прервав свою привычную работу, Печально выть собака принялась. Так на задворках, в лад ночной метели, Стараясь небо довести до слез, К покойнику, к печали и потере Кудлатый деревенский воет пес. Я подошел. Тоскливый вой собачий Над миром заминированным плыл. «С чего бы это — воет, будто плачет?» — Я у минера старого спросил. «Война, — он молвил. — Тут не до приплода, А и собаке жаль своих детей. Щенков пришлось нам в прорубь кинуть, в воду — Чтобы работать не мешали ей». Был разговор дорожный наш недолог. Сапер умолк и, наклонясь слегка, Собаке бросил сахару осколок — Из собственного скудного пайка. Ее погладил он по шерсти рыжей, Чтоб смолкла, успокоилась она. «Ищи! — тоскливо ей сказал: — Ищи же! Всем солоно приходится. Война». Я дальше шел. А в стороне пустая Маячила деревня средь полей, И воронье кружилось, оседая, Как хлопья черной копоти, над ней. И небо хмуро на меня глядело, Как будто был я в чем-то виноват. И вьюга вдруг пришла и загудела, В кустах завыла на собачий лад. Снег был белее госпитальной ваты. В белесой, грустной, снежной полумгле Не прежним шагом, не молодцеватым Я шел по отвоеванной земле. И думал я теперь под стоны вьюги, Что на войне дороги нелегки И что мои военные заслуги Пред Родиной не так уж велики.

Безымянный буксир

Весеннею ночью туманной, Минуя огни и мосты, Буксир номерной, безымянный Тяжелые тянет плоты. Усталый, он дышит неровно, Тревожен осипший гудок, — Он должен сосновые бревна Доставить по графику в срок. И где-то у нового моря, Где пахнут полынью холмы, В пустынном, безлесном просторе Возникнут дома до зимы. И, может быть, в вечер осенний, Пьянея теплом и вином, Справляющие новоселье Совсем и не вспомнят о нем. Не вспомнят, что где-то сквозь темень, Не званный на праздничный пир, С плотами по водной системе Идет безымянный буксир. Пусть так. На людей не в обиде Бессонный старик рулевой. Весь мир ему с мостика виден, И в нем он — участник живой. Он в мире и жданный, и званый: Бессменной частицей труда Навек он вошел, безымянный, В плотины, в мосты, в города. Не мудрствуя и не лукавя, Ведя свою жизнь по прямой, Он знает, что счастье не в славе, А просто в работе самой.