Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

При подъеме

Все запасы покоя истрачены мною давно, А дорога крута, и в пути отдохнуть не дано. С каждым шагом полней раскрывается мир предо мной, Беспокоя меня красотою своею земной. Каждый куст придорожный и каждый пути поворот Тихо просится в душу и слова ответного ждет; И ответа ища, и весеннею песней дыша, От земной красоты вырастает и крепнет душа.

Кувшинки

Лепестки их чисты и невинны, А в подводной бессолнечной мгле Стебли их присосались к земле, Будто шланги из жирной резины. Тянут донного ила отстой... Я люблю еще больше их, зная, Что за сила таится земная За девической их красотой.

Кинофильм

В коттедже на краю села Пастушка юная жила. За ней ухаживал селькор, Непобедимый, как линкор. Они, не ведая невзгод, Не раз ходили в культпоход. Был близок их законный брак... Но не дремал коварный враг! Опасность девушке грозит: Граф — зарубежный паразит, Заокеанский графоман Решил включить ее в роман. Был аморален этот граф, Он был настырен, как бурав; Дарил сервизы и цветы — И вот он с ней уже на «ты»! Но бдительный ее сосед, Колхозный многодетный дед, Узрел со своего крыльца Все ухищренья стервеца. Сельскохозяйственный старик Агента разгадал за миг, И, возымев благую цель, Он деву пригласил в отель. Не наливая ей вина, Он молвил: «Глянь-ка из окна, Взгляни, взгляни на бережок, — Там твой кантуется «дружок»!» ...В тени дорических колонн Залег оптический шпион. Курировал он дамский пляж, Где не в почете трикотаж... Красавица бежит на склад, Берет свой верный автомат. Прицельный выстрел прогремел, Злодей кончину заимел. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Селькор средь мирных поселян С невестой пляшет под баян, А графа ждет фамильный склеп... Моральный уровень окреп!

Горный мираж

Земля июльской духотой томима. Иду, изнемогая от жары. Тропинка вьется, будто струйка дыма, По склону раскаленному горы. А выше — облака, прозрачный холод, Большие незнакомые цветы. И подо мною горы — будто город, Подвергшийся атаке с высоты. Тот город великанский, невсегдашний, Как бы окутан дымной пеленой, Кривые скалы высятся, как башни, Взрывною накрененные волной. Там осыпи — как рухнувшие зданья, Гигантские расщелины, зубцы — Как будто от прямого попаданья Гранитные обрушились дворцы. Как лопнувший водопровод, бурливо Со дна ущелий-улиц бьет вода, И корни сосен вьются по обрывам, Как порванные взрывом провода. Повсюду — раны, вмятины, ушибы — Распотрошенный великаний кров. Над пропастями нависают глыбы — Останки уничтоженных мостов. Но вот с небес, из облаков парящих, Из дымных, из бензиновых высот Спадает солнце в море — как горящий, Зенитками подбитый самолет. Уже в долинах и свежо, и сыро, Весь мир окутан синей тишиной, И вся земля, взыскующая мира, Невидимо сливается со мной. Пригл'yшенно во сне листва лопочет, Уснув, прильнула к пристаням вода, И чутко спят, светясь в просторах ночи, Людьми воздвигнутые города.

Вещи

Умирает владелец, но вещи его остаются, Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей, беды. В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды. Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, — Так покорно другим подставляют себя зеркала, И толпою зевак равнодушные стулья толпятся, И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола. Оттого, что тебя почему-то не станет на свете, Электрический счетчик не завертится наоборот, Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете, Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет. Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье, Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их: Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем, Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых.

Природе

Смогли мы летать научиться, Хоть крыльев и нет за спиной, — А все же завидуем птицам И легкости их неземной. Есть где-то иные закаты, Есть где-то — неведомо где — Планеты, где люди крылаты, Где люди как рыбы в воде. А ты и суровей, и строже, Природа, недобрая мать: Как рыбы мы плавать не можем, Как птицы не можем летать. На свете нам многое нужно; Пусть щедрою ты не была — Но ты нам, нагим, безоружным, Упорство и зависть дала. Ты нас не хранила от бедствий, От мора, от моря невзгод, — Но каждый, обиженный в детстве, Сметливым и жадным растет. Так завистью, хитростью, силой Наследует Землю навек Нагой, безоружный, бескрылый, Бессмертный твой сын — Человек!

Ручной волк

У лесника в прокуренной сторожке Домашний волк живет не первый год. Он незлобив, не тронет даже кошки, Он, как собака, домик стережет. Когда-то у оврага, в дальней роще, В неистовую позднюю пургу, Лесничий взял его волчонком тощим И преданного выкормил слугу. Но в феврале, когда метель клубится, Волк смотрит настороженно во тьму, И сам хозяин в эти дни боится Его погладить, подойти к нему. Там где-то стая ждет его прихода, Его зовет клубящаяся мгла, — И, может быть, голодная свобода Ему дороже теплого угла. Хозяин, бойся этой волчьей стати И очень-то не доверяй ему — Злом за добро он все равно отплатит, На вой волчицы кинувшись во тьму. Ни ласкою, ни хлебом, ни пинками Не пробуй возвращать его назад — Он горло перервет тебе клыками, И ты же будешь в этом виноват. Он просто волк, он не собачьей масти, И он уйдет, забыв, что он ручной, От теплого навязанного счастья В метель и холод, в неуют ночной.

Непрерывность

Смерть не так уж страшна и зловеща. Окончательной гибели нет: Все явленья, и люди, и вещи Оставляют незыблемый след. Распадаясь на микрочастицы, Жизнь минувшая не умерла, — И когда-то умершие птицы Пролетают сквозь наши тела. Мчатся древние лошади в мыле По асфальту ночных автострад, И деревья, что срублены были, Над твоим изголовьем шумят. Мир пронизан минувшим. Он вечен. С каждым днем он богаче стократ. В нем живут наши давние встречи И погасшие звезды горят.

Берега

Рекой разлученные берега Глядят друг на друга с грустью: Река широка, река строга — Одного к другому не пустит. Пройдут века, иссохнет река, Подводные травы завянут, Сойдутся далекие берега, Обычною сушею станут. Сойдутся два берега-старика, Пожалуются при встрече: «Вот, то ли дело — была река, А ныне умыться нечем».

Полузабытое

Путалась она со многими, Легких связей не тая. Этими глазами строгими Был обманут только я. Этими руками тонкими Был лишь я за сердце взят, А другие с ней — потемками Попросту в Заречный сад. Сколько под окном я выстоял, Сколько ждал, чтобы она, Неприступная и чистая, Выглянула из окна! Знал ли, что такое сбудется, Что, как пьяный, наугад, Через год по тихой улице С ней пойду в полночный сад. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И, оправив платье смятое, Лунным светом смущена, Ласковая, виноватая, Улыбнется мне она. Оступившаяся скромница Улыбнется под луной, — Лишь моей она мне помнится, А не чьей-нибудь иной. Только в счастье виноватая, Все светлей за годом год, Пахнущая дикой мятою В памяти она встает. Улицею немощеною В памяти, в рассветной мгле, Девушка идет смущенная — Первая на всей земле.

Искра и капля

Рыбак у моря жжет костер, Вода о камни бьет. У капли с искрой вышел спор: Чей благородней род. И продолжался б дотемна Напрасный разговор: «Я морем этим рождена!» — «Меня родил костер!» Рыбак всегда был прав и пьян, И молвил он, подняв стакан: «Есть выше похвала: Ты — породила Океан, А ты — Огонь зажгла!»

Вторая порция

Я в детстве был вертлявым и шумливым, На беготню я тратил много сил, И, свой обед съедая торопливо, Всегда вторую порцию просил. С годами та прожорливость отпала, А мир вокруг — все шире и родней. Теперь мне не жратвы, мне жизни мало, И к жизни я чем старше, тем жадней. Я знаю: смерть повсюду нас находит, Не век шагать мне по ступенькам лет. Но у меня в таком плохом исходе Трагической уверенности нет. Все чудится, что соберутся люди, Минуты, как крупинки, соберут, Пошепчутся, столкуются, обсудят — И мне вторую порцию дадут.