Собрание сочинений. Т. 1

«О, испанец благородный!..» *

АДСКИ

скучая, один испан., воен., мол., крас., вполне обеспеч., жел. познаком. с такою же дамой, чтобы изредка езд. катат., в теат., конц. и т. п.

«Нов. Вр.» № 10759

О, испанец благородный! Прочитавши эти строки, Признаюсь, я был повержен В бесконечное смущенье… Разве в той стране чудесной, Что Испанией зовется, Воин, стыд и честь забывши, Ищет ласки по газетам? Нет, гидальго, вы испанцем Назвались лишь для рекламы, Чтобы грузную купчиху Соблазнить огнем испанским. О, испанец из военных. О, скучающий красавец! Не из тех ли вы испанцев, Что Альфонсами зовутся?.. <1906>

САТИРЫ *

ВСЕМ НИЩИМ ДУХОМ

КРИТИКУ *

Когда поэт, описывая даму, Начнет: «Я шла по улице. В бока впился корсет», Здесь «я» не понимай, конечно, прямо — Что, мол, под дамою скрывается поэт. Я истину тебе по-дружески открою: Поэт — мужчина. Даже с бородою. <1909>

ЛАМЕНТАЦИИ *

Хорошо при свете лампы Книжки милые читать, Пересматривать эстампы И по клавишам бренчать,— Щекоча мозги и чувство Обаяньем красоты, Лить душистый мед искусства В бездну русской пустоты… В книгах жизнь широким пиром Тешит всех своих гостей, Окружая их гарниром Из страданья и страстей: Смех, борьба и перемены, С мясом вырван каждый клок! А у нас… углы, да стены И над ними потолок. Где событья нашейжизни, Кроме насморка и блох? Мы давно живем, как слизни, В нищете случайных крох. Спим и хнычем. В виде спорта, Не волнуясь, не любя, Ищем Бога, ищем черта, Потеряв самих себя. И с утра до поздней ночи Все, от крошек до старух, Углубив в страницы очи, Небывалым дразнят дух. Но подчас, не веря мифам, Так событий личных ждешь!.. Заболеть бы, что ли, тифом, Учинить бы, что ль, дебош? В книгах гений Соловьевых, Гейне, Гете и Золя, А вокруг от Ивановых Содрогается земля. На полотнах Магдалины, Сонм Мадонн, Венер и Фрин, А вокруг кривые спины Мутноглазых Акулин. В звуках музыки — страданье, Боль любви и шепот грёз, А вокруг одно мычанье, Стоны, храп и посвист лоз. Отчего? Молчи и дохни. Рок — хозяин, ты лишь раб. Плюнь, ослепни и оглохни, И ворочайся, как краб! ……………………………….. Хорошо при свете лампы Книжки милые читать, Перелистывать эстампы И по клавишам бренчать. 1909

ПРОБУЖДЕНИЕ ВЕСНЫ *

Вчера мой кот взглянул на календарь И хвост трубою поднял моментально, Потом подрал на лестницу, как встарь, И завопил тепло и вакханально: — «Весенний брак! Гражданский брак! Спешите, кошки, на чердак…» И кактус мой, — о чудо из чудес,— Залитый чаем и кофейной гущей, Как новый Лазарь, — взял — да и воскрес И с каждым днем прет из земли все пуще. Зеленый шум… Я поражен: «Как много дум наводит он!» Уже с панелей смерзшуюся грязь, Ругаясь, скалывают дворники лихие. Уже ко мне забрел сегодня «князь», Взял теплый шарф и лыжи беговые… — Весна, весна! — Пою, как бард: Несите зимний хлам в ломбард. Сияет солнышко. Ей-богу, ничего! Весенняя лазурь спугнула дым и копоть, Мороз уже не щиплет никого, Но многим нечего, как и зимою, лопать… Деревья ждут… Гниет вода, И пьяных больше, чем всегда. Создатель мой! Спасибо за весну! — Я думал, что она не возвратится,— Но… дай сбежать в лесную тишину От злобы дня, холеры и столицы! Весенний ветер за дверьми… В кого б влюбиться, черт возьми? <1909>

КРЕЙЦЕРОВА СОНАТА *

Квартирант сидит на чемодане И задумчиво рассматривает пол. Те же стулья, и кровать, и стол, И такая же обивка на диване, И такой же «бигус» на обед,— Но на всем какой-то новый свет… Блещут икры полной прачки Феклы. Перегнулся сильный стан во двор. Как нестройный, шаловливый хор, Верещат намыленные стекла, И заплаты голубых небес Обещают тысячи чудес. Квартирант сидит на чемодане. Груды книжек покрывают пол. Злые стекла свищут: эй, осел! Квартирант копается в кармане, Вынимает стертый четвертак, Ключ, сургуч, копейку и пятак… За окном стена в сырых узорах, Сотни ржавых труб вонзились в высоту, А в Крыму миндаль уже в цвету… Вешний ветер закрутился в шторах И не может выбраться никак. Квартирант пропьет свой четвертак! Так пропьет, что небу станет жарко. Стекла вымыты. Опять тоска и тишь. Фекла, Фекла, что же ты молчишь? Будь хоть ты решительной и яркой: Подойди, возьми его за чуб И ожги огнем весенних губ… Квартирант и Фекла на диване. О, какой торжественный момент! — Ты — народ, а я интеллигент,— Говорит он ей среди лобзаний. — Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоем, Я тебя, а ты меня — поймем… <1909>

ОТЪЕЗД ПЕТЕРБУРЖЦА *

Середина мая и деревья голы… Словно Третья Дума делала весну! В зеркало смотрю я, злой и невеселый, Смазывая иодом щеку и десну. Кожа облупилась, складочки и складки, Из зрачков сочится скука многих лет. Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий? Я?! О, нет, не надо, ради Бога, нет! Злобно содрогаюсь в спазме эстетизма И иду к корзине складывать багаж: Белая жилетка, Бальмонт, шипр и клизма, Желтые ботинки, Брюсов и бандаж. Пусть мои враги томятся в Петербурге! Еду, еду, еду — радостно и вдруг. Ведь не догадались думские Ликурги Запрещать на лето удирать на юг. Синие кредитки вместо Синей Птицы Унесут туда, где солнце, степь и тишь. Слезы увлажняют редкие ресницы: Солнце… Степь и солнце, вместо стен и крыш. Был я богоборцем, был я мифотворцем (Не забыть панаму, плащ, спермин и «код»), Но сейчас мне ясно: только тошнотворцем, Только тошнотворцем был я целый год… Надо подписаться завтра на газеты, Чтобы от культуры нашей не отстать, Заказать плац-карту, починить штиблеты (Сбегать к даме сердца можно нынче в пять). К прачке и в ломбард, к дантисту-иноверцу, К доктору — и прочь от берегов Невы! В голове — надежды вспыхнувшего сердца, В сердце — скептицизм усталой головы… <1909>

ИСКАТЕЛЬ * (Из дневника современника)

С горя я пошел к врачу. Врач пенсне напялил на нос: «Нервность. Слабость. Очень рано-с! Ну-с, так я вам закачу Гунияди-Янос». Кровь ударила в виски: Гунияди?! От вопросов, От безверья, от тоски?! Врач сказал: «Я — не философ. До свиданья». Я к философу пришел: «Есть ли цель? Иль книги — ширмы? Правда „школ“ — ведь правда фирмы? Я живу, как темный вол. Объясните!» Заходил цветной халат Парой Егеревских нижних: «Здесь бессилен сам Сократ! Вы — профан. Ищите ближних». — Очень рад. В переулке я поймал Человека с ясным взглядом. Я пошел тихонько рядом: — Здравствуй, ближний… «Вы нахал!» — Извините… Я пришел домой в чаду, Переполненный раздумьем. Мысль играла в чехарду, То с насмешкой, то с безумьем. Пропаду! Тихо входит няня в дверь. Вот еще один философ: «Что сидишь, как дикий зверь? Плюнь, да веруй — без вопросов…» — В Гунияди? «Гу-ни-я-ди? Кто такой? Не немецкий ли святой? Для спасения души — Все святые хороши…» Вышла. <1909>

«Все в штанах, скроенных одинаково…» *

Это не было сходство, допустимое даже в лесу, — это было тожество, это было безумное превращение одного в двоих.

Л. Андреев. «Проклятие зверя»

Все в штанах, скроенных одинаково, При усах, в пальто и в котелках, Я похож на улице на всякого И совсем теряюсь на углах. Как бы мне не обменяться личностью: Он войдет в меня, а я в него — Я охвачен полной безразличностью И боюсь решительно всего… Проклинаю культуру! Срываю подтяжки! Растопчу котелок! Растерзаю пиджак!! Я завидую каждой отдельной букашке, Я живу, как последний дурак!.. В лес! К озерам и девственным елям! Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам. Надоело ходить по шаблонным панелям И смотреть на подкрашенных дам! Принесет мне ворона швейцарского сыра, У заблудшей козы надою молока. Если к вечеру станет прохладно и сыро, Обложу себе мохом бока. Там не будет газетных статей и отчетов. Можно лечь под сосной и немножко повыть, Иль украсть из дупла вкусно пахнущих сотов, Или землю от скуки порыть… А настанет зима — упираться не стану: Буду голоден, сир, малокровен и гол — И пойду к лейтенанту, к приятелю Глану: У него даровая квартира и стол. И скажу: «Лейтенант! Я — российский писатель, Я без паспорта в лес из столицы ушел, Я устал, как собака, и, веришь, приятель, Как семьсот аллигаторов зол! Люди в городе гибнут, как жалкие слизни, Я хотел свою старую шкуру спасти. Лейтенант! Я бежал от бессмысленной жизни И к тебе захожу по пути…» Мудрый Глан ничего мне на это не скажет, Принесет мне дичины, вина, творогу… Только пусть меня Глан основательно свяжет, А иначе — я в город сбегу. <1908>

ОПЯТЬ… *

Опять опадают кусты и деревья, Бронхитное небо слезится опять, И дачники, бросив сырые кочевья, Бегут, ошалевшие, вспять. Опять, перестроив и душу, и тело (Цветочки и летнее солнце — увы!), Творим городское, ненужное дело До новой весенней травы. Начало сезона. Ни света, ни красок, Как призраки носятся тени людей… Опять одинаковость сереньких масок От гения до лошадей. По улицам шляется смерть. Проклинает Безрадостный город и жизнь без надежд, С презреньем, зевая, на землю толкает Несчастных, случайных невежд. А рядом духовная смерть свирепеет И сослепу косит, пьяна и сильна. Все мало и мало — коса не тупеет, И даль безнадежно черна. Что будет? Опять соберутся Гучковы И мелочи будут, скучая, жевать, А мелочи будут сплетаться в оковы, И их никому не порвать. О, дом сумасшедших, огромный и грязный! К оконным глазницам припал человек: Он видит бесформенный мрак безобразный И в страхе, что это навек, В мучительной жажде надежды и красок Выходит на улицу, ищет людей… Как страшно найти одинаковость масок От гения до лошадей! <1908>

КУЛЬТУРНАЯ РАБОТА *

Утро. Мутные стекла, как бельма, Самовар на столе замолчал. Прочел о визитах Вильгельма И сразу смертельно устал. Шагал от дверей до окошка, Барабанил марш по стеклу И следил, как хозяйская кошка Ловила свой хвост на полу. Свистал. Рассматривал тупо Комод, «Остров мертвых», кровать. Это было и скучно и глупо — И опять начинал я шагать. Взял Маркса. Поставил на полку, Взял Гете — и тоже назад. Зевая, поглядывал в щелку, Как соседка пила шоколад. Напялил пиджак и пальтишко И вышел. Думал, курил… При мне какой-то мальчишка На мосту под трамвай угодил. Сбежались. Я тоже сбежался. Кричали. Я тоже кричал, Махал рукой, возмущался И карточку приставу дал. Пошел на выставку. Злился. Ругал бездарность и ложь. Обедал. Со скуки напился И качался, как спелая рожь. Поплелся к приятелю в гости, Говорил о холере, добре, Гучкове, Урьеле д’Акосте — И домой пришел на заре. Утро. Мутные стекла, как бельма. Кипит самовар. Рядом «Русь» С речами того же Вильгельма. Встаю — и снова тружусь. <1908>

ЖЕЛТЫЙ ДОМ *

Семья — ералаш, а знакомые — нытики, Смешной карнавал мелюзги, От службы, от дружбы, от прелой политики Безмерно устали мозги. Возьмешь ли книжку — муть и мразь: Один кота хоронит, Другой слюнит, разводит грязь И сладострастно стонет… Петр Великий, Петр Великий! Ты один виновней всех: Для чего на север дикий Понесло тебя на грех? Восемь месяцев зима, вместо фиников — морошка. Холод, слизь, дожди и тьма — так и тянет из окошка Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой… Негодую, негодую… Что же дальше, Боже мой?! Каждый день по ложке керосина Пьем отраву тусклых мелочей… Под разврат бессмысленных речей Человек тупеет, как скотина… Есть парламент, нет? Бог весть. Я не знаю. Черти знают. Вот тоска — я знаю — есть, И бессилье гнева есть… Люди ноют, разлагаются, дичают, А постылых дней не счесть. Где наше — близкое, милое, кровное? Где наше — свое, бесконечно любовное? Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка… Мой близкий! Вас не тянет из окошка Об мостовую брякнуть шалой головой? Ведь тянет, правда? <1908>