Собрание сочинений. Том 1

Здесь он остановился, снял почему-то очки и стал их слишком долго протирать платком. Он явно хотел мне сказать что-то, что было для него нелегко. Потом, наконец, решился:

– Я вас с Галей очень полюбил, как родных. Хотите, я вас официально усыновлю, а Галю удочерю? Только одно условие – вы оба выучите немецкий язык, а вы, Женя, будете дальше продолжать дело моей жизни – «Ди Цайт» и «Штерн».

Я был ошеломлен и смущен его предложением. Я понимал, что это предложение было чисто человеческим и никакого отношения к политике не имело.

Но, во-первых, у меня были живы и мать, и отец, да и покинуть Родину навсегда я никогда не представлял. Во-вторых, если б это произошло, из этого случая моментально бы сделали политический скандал. Я даже ему ничего не сказал. Я только отрицательно покачал головой. Он все понял, думаю, по моим глазам и обнял меня и больше никогда со мной на эту тему не заговаривал. Он мне только сказал:

– Если с вами что-то случится, дайте знать. Я вам помогу.

Он умер в 2002 году, завещая все свое немалое состояние культурному фонду его имени. Через много лет однажды он мне действительно помог. Немедленно. Но это уже другая история.

16. Разве человечество – это не тоже родина?

Буцериус слушал много фрагментов из моей «Автобиографии», которая неожиданно для меня разрослась. Ее пересказывал ему переводчик со страниц пишмашинки, и Буцериус слушал внимательнейше, но ничего не говорил. Через неделю получилось что-то около ста страниц. Вышло, кажется, не предисловие к сборнику стихов, самостоятельная книжка.

Он сказал, неожиданно употребив русское слово: «Оказывается, вы «стакановец». Так он и произнес. Я начал хохотать, и когда объяснил ему почему, он тоже. Потом, выслушав заключительную порцию страничек от переводчика, сказал уже деловым голосом:

– Вы знаете, ваша «Автобиография» будет, по-моему, интересна нашим читателям, ведь это голос не только ваш, а нового поколения России. Мы можем напечатать ее в «Штерне». Только вот что. Я не хочу, чтобы у вас были какие-либо неприятности. Вы у кого-нибудь в вашей стране спрашивали разрешения напечатать это на Западе? Вообще кто-нибудь из «ваших» это читал?

Я себя в этот момент радостно рассматривал в зеркале.

Опухоль на щеке исчезла, и я даже не помнил, на какой из щек она была. Значит, я снова мог читать стихи людям. А для меня всегда было не менее важно читать, чем их писать. Я гордо воскликнул, не отрываясь от зеркала:

– К сталинским временам у нас не будет возврата, герр Буцериус!

– Но все-таки бюрократия очень самолюбива и может воспринять это болезненно, – осторожно усомнился Буцериус. – В прошлом и у нас они тоже не любили, когда не учитывали их мнение.

– Как вы можете сравнивать! – воскликнул я с пафосом.

– Мы живем уже в новой России, где страхи умирают, как я написал в своих стихах, – гордо добавил я. – Кроме того, мне же пришел запрос из Москвы, из Комитета авторских прав, чтобы я срочно отправил мою «Автобиографию» в Америку.

Он пожал плечами:

– Но они же не предполагали, что вы напишете под этим названием.

Буцериус, взяв рукопись, все-таки задержался на пороге.

– Значит, ее можно уже посылать в типографию, вы уверены? Тогда надо завтра подписать с вами контракт.

– Я вам верю и без этого, – сделал я роскошествующий жест.

Он только головой покачал и не сдержал улыбки.

– Еду в типографию.

А я не отрывался от зеркала. На стостраничную биографию и щеку ушла всего-навсего неделя.

Через три дня Буцериус разбудил меня за полночь. В руках держал верстку «Штерна», и первый раз я видел его небритым и смертельно усталым.

– Это ваша верстка, – сказал он. – Мне будет стоить уйму денег, если остановлю выход журнала. Но я это сделаю для вас, если вы все-таки передумаете… Я повторяю вам – я не хочу, чтобы после этой поездки у вас были неприятности на родине.

– А разве человечество – это тоже не родина? – Я спросил его, так что он опять покачал головой, но, в конце концов, вздохнул и улыбнулся. Что ему еще оставалось делать? Он забрал у меня верстку, еще раз постоял на пороге, ожидая, что я ему скажу что-то, но не дождался и, опять вздохнув, уже решительно поехал в типографию.

А мне нужно еще было довыступать в Германии, но меня уже ждали в Париже.

17. «Покорение» Парижа

Мне предстоял еще месяц славы, когда мы с Галей, словно в сказке, плыли в Париже по аплодисментам и букетам цветов.

Конец ознакомительного фрагмента.