Я разные годы сближаю,ворочаюсь, глаз не сомкну.Мне кажется – я уезжаюна очень большую войну.Растерянно смотришь ты мимо.Боишься и правды и лжи.Я вижу, что я нелюбимый,но ты мне другое скажи.Я жду хоть случайной обмолвки,остриженный и молодой.На мне и шинель, и обмотки,и шапка с армейской звездой.С любовью большой, затаеннойшутливо скажу, что люблю.Пушинку от кофты зеленойсебе на шинель прицеплю.Вот колокол слышен. Я еду!В теплушку сажусь на ходу.Конечно, я верю в победу,но, может быть, к ней не дойду.Сквозь говор и слезы вокзалаза поездом будешь идти,жалея, что ты не сказалаобмана во имя пути.Старалась, но, как ни просила,себя не смогла убедить.Не думай об этом… Спасибоза то, что пришла проводить.12 октября 1955
Фронтовик
Глядел я с верным другом Васькой,укутан в теплый тетин шарф,и на фокстроты и на вальсы,глазок
в окошке продышав.Глядел я жадно из метели,из молодого января,как девки жаркие летели,цветастым полымем горя.Открылась дверь с игривой шуткой,и в серебрящейся пыльце —счастливый смех, и шепот шумный,и поцелуи на крыльце.Взглянул — и вдруг застыло сердце.Я разглядел сквозь снежный вихрь:стоял кумир мальчишек сельских —хрустящий, бравый фронтовик.Он говорил Седых Дуняше:«А ночь-то, Дунечка, — краса!»И тихо ей: «Какие вашисовсем особые глаза…»Увидев нас, в ладоши хлопнули нашу с Ваською судьбурешил: «Чего стоите, хлопцы?!А ну, давайте к нам в избу!»Мы долго с валенок огромных,сопя, состукивали снеги вот вошли бочком, негромков махорку, музыку и свет.Ах, брови — черные чащобы!..В одно сливались гул и чад,и голос: «Водочки еще бы!..» —и туфли-лодочки девчат.Аккордеон вовсю работал,все поддавал он ветерка,а мы смотрели, как на бога,на нашего фронтовика.Мы любовались, – я не скрою, —как он в стаканы водку лил,как перевязанной рукоюкрасиво он не шевелил.Но он историями сыпали был уж слишком пьян и лих,и слишком звучно, слишком сытовещал о подвигах своих.И вдруг уже к Петровой Глашеподсел в углу под образа,и ей опять: «Какие вашисовсем особые глаза…»Острил он приторно и вязко.Не слушал больше никого.Сидели молча я и Васька.Нам было стыдно за него.Наш взгляд, обиженный, колючий,его упрямо не забыл,что должен быть он лучше, лучшеза то, что он на фронте был.Смеясь, шли девки с посиделоки говорили про свое,а на веревках поседелыхскрипело мерзлое белье.14 октября 1955
«Ах, что я делал, что я делал…»
Ах, что я делал, что я делал,чего хотел, куда глядел?Какой неумный мелкий демонво мне заносчиво сидел?Зачем ты жизнь со мной связалас того невдумчивого дня?Зачем ты мне тогда сказала,что жить не можешь без меня?Я ничего не вспоминаю, —теперь мы с памятью враги.Не так я жил. Как жить – не знаю,и ты мне в этом помоги.23 октября 1955
«Давай поедем вниз по Волге…»
Давай поедем вниз по Волге,а может, вверх по Ангаре,давай поверим, как помолвке,в дороге встреченной заре.Давай увидим ночью где-то,как, проплывая чередой,дома, дома на сваях светастоят над черною водой.Пусть, вместе нас еще не зная,посмотрит вдруг из ивнякався очень добрая, родная,вся очень русская — Ока.Пусть и Сибирь с второй Окою,и ярославские стада.Пусть земляникою сухоюповеют курские стога.Давай с тобой бродить по людями целоваться без стыда.Давай друг друга так полюбим,что не разлюбим никогда.Давай божественно, безбожновек проживать за полчаса.А это можно? Невозможно.И потому получится!25 октября 1955–1995
«В пальто незимнем, в кепке рыжей…»
В пальто незимнем, в кепке рыжейвыходит парень из ворот.Сосульку, пахнущую крышей,он в зубы зябкие берет.Он перешагивает лужи,он улыбается заре.Кого он любит? С кем он дружит?Чего он хочет на земле?Его умело отводилиот наболевших «почему».Усердно критики твердилио бесконфликтности ему.Он был заверен кем-то весков предельной гладкости пути,но череда несоответствиймогла к безверью привести.Он устоял. Он глаз не прятал.Он не забудет ничего.Заклятый враг его – неправда,и ей не скрыться от него.Втираясь к людям, как родная,она украдкой гнет свое,большую правду подменяяигрой постыдною в нее.Клеймит людей судом суровым.Вздувает, глядя на листок,перенасыщенный сиропомсвой газированный восторг.Но все уловки и улыбки,ее искательность и прытьдля парня этого – улики,чтобы лицо ее открыть.В большое пенное кипеньевыходит парень из ворот.Он в кепке, мокрой от капели,по громким улицам идет.И рядом – с болью и весельемо том же думают, грустяти тем же льдом хрустят весенним,того же самого хотят.26 октября 1955
«Взрывы, взрывы……»
Взрывы, взрывы… Под зыбкой вишенкойя в траве лежу у плетня.В белом платье с украинской вышивкойсмотрит девочка на меня.«Хочешь груш из нашего садика?Весь в крови настоящей ты.Ты в тумане, наверно, дяденька,поцарапался о кусты.Над землею столько тумана,столько дяденек спящих на ней.Спи и ты. Говорит моя мама:«Утро вечера мудреней».Дай-ка я расстелю тебе скатку.Ты другую – получше – купи.Дай-ка я расскажу тебе сказку.Ты не бойся. Ты слушай и спи».Засыпаю. Мне чисто и смутно.Засыпаю на много дней.Не придет ко мне больше утрото, что вечера мудреней.28 октября 1955
Рояль
Пионерские
авралы,как вас надо величать!Мы в сельповские подвалышли картошку выручать.Пот блестел на лицах крупный,и ломило нам виски.Отрывали мы от клубнейбледноватые ростки.На картофелинах мокрыхпатефон был водружен.Мы пластинок самых модныхпереслушали вагон.И они крутились шибко,веселя ребят в сельпо.Про барона фон дер Пшикабыло здорово сильно!..Петр Кузьмич, предсельсовета,опустившись к нам в подвал,нас не стал ругать за это —он сиял и ликовал.Языком прищелкнул вкуснов довершение всегои сказал, что из Иркутскапривезли рояль в село.Мне велел одеться чистои умыться Петр Кузьмич:«Ты ведь все-таки учился,ты ведь все-таки москвич».Как о чем-то очень дальнем,вспомнил: был я малышомв пианинном и рояльном,чинном городе большом.После скучной каши манной,взявши нотную тетрадь,я садился рядом с мамойчто-то манное играть.Не любил я это дело,но упрямая роднясделать доблестно хотелапианиста из меня.А теперь в колхозном клубени шагов, ни суетни.У рояля встали люди.Ждали музыки они.Я застыл на табурете,молча ноты теребил.Как сказать мне людям этим,что играть я не любил,что пришла сейчас расплатав тихом, пристальном кругу?Я не злился. Я не плакал.Понимал, что не могу.И мечтою невозможнойот меня куда-то вдальуплывал большой и сложный,не простивший мне рояль.Ноябрь 1955
Окно
На здании красивом и высокомсреди уже давно погасших оконокно светилось, да, — одно окно,от родственных по форме отличаясьлишь тем, что не погашено оно.Я мимо шел, в себе, в друзьях отчаясь,и я подумал четко и жестоко:«Заслуга ли, что светится оно?Что знаю я о нем? Мне неизвестнапричина света этого окна,а интересно: может быть, нелестночестит супруга верная жена?А может быть, грозит супруг разводом?А может, холостяк сидит с кроссвордоми мысль его сейчас напряжена?Кому-то, может, бедному, не спится,или стирает женщина белье?А может, кто-то темноты боитсяи забывает светом про нее?Танцуют, может? Свет не потому ли?Ах, у кого узнать бы мне, спросить!..А может, все давно уже заснулии просто свет забыли погасить?»Я шел. Себя хотел я упросить,что не стирают там сейчас, не вяжут,не ссорятся, весь белый свет браня,а думают о чем-то очень важном,о чем-то очень главном для меня.В ночь с 19 на 20 декабря 1955
1956
Глубокий снег
По снегу белому на лыжах я бегу.Бегу и думаю: что в жизни я могу?В себя гляжу, тужу, припоминаю.Что знаю я? Я ничего не знаю.По снегу белому на лыжах я бегу.В красивом городе есть площадь Ногина.Она сейчас отсюда мне видна.Там девушка живет одна. Онамне не жена. В меня не влюблена.Чья в том вина?.. Ах, белое порханье!Бегу. Мне и тревожно и легко.Глубокий снег. Глубокое дыханье.Над головою тоже глубоко.Мне надо далеко…Скрипите, лыжи милые, скрипите,а вы, далекая, забудьте про беду.Скрепите сердце. Что-нибудь купите.Спокойно спите. Я не пропаду.Я закурить хочу. Ломаю спички.От самого себя устал бежать.Домой поеду. В жаркой электричкекому-то буду лыжами мешать.Приеду к девушке одной. Она все бросит.Она венком большие косы носит.Она скучала от меня вдали.Она поцеловать себя попросит.«Не подвели ли лыжи?» — тихо спросит.«Нет, нет, – отвечу я, — не подвели».А сам задумаюсь… «Ты хочешь, милый, чаю?»«Нет». — «Что с тобой — понять я не могу…Где ты сейчас?» Я головой качаю.Что я отвечу? Я ей отвечаю:«По снегу белому на лыжах я бегу».5 января 1956
«Ты мне не изменяешь…»
Ты мне не изменяешь.Ты правильна в любви.Спокойно извиняешьпровинности мои.Рубашки чинишь ловко,как я не починю.А мне с тобою плохо,не знаю почему…Разлуке я доверютебя, мою жену.Придумаю деревню,где я один живу,где я дружу с тревогой,потерянно любя,и с дамою трефовой,похожей на тебя.В раздумье полудетскомпро первую бедус мохнатым полотенцемпо улице бегу.Стрекоз рассветных пляска,удары молотка.В кармане у подпаскачекушка молока.Река меня качает,хорошая она.На все мне отвечаетвысокая волна.Блаженно я тоскую…Вдали мне по плечулюбить тебя такую,какую захочу…16 января 1956
«Тревожьтесь обо мне…»
Тревожьтесь обо мнепристрастно и глубоко.Не стойте в стороне,когда мне одиноко.Когда я в чем спешу,прошу вас – не серчайте,а если вам пишу,на письма отвечайте.Желайте мне добраи рядом и не рядом.Твердите мне: «Пора!» —всегдашним ждущим взглядом.В усердии пустомна мелком не ловите.За все мое «потом»мое «сейчас» любите.17 января 1956