Собрание сочинений. Том 3

О переводах

Не страшен вольный перевод.Ничто не вольность, если любишь,но если музыку погубишь,все мысли это переврет.Я не за ловкость шулеров, —я за поэтов правомочность.Есть точность жалких школяров,но есть и творческая точность.Себя школярством не стесни!Побольше музыки, свободы!Я верю лишь в одни стихи,не верю в просто переводы.1959

Мопассан

Лоснится черный верх фиакра.Парижский дождь туманно сиз.И, как озябшая фиалка,гризетка жмется под карниз.Трещат и гнутся дерева.Он едет. Ждут его в салоне.Он приготовился. Сегодняон станет Жоржем Дюруа.Он знает все: как снять цилиндр,и как в цилиндр перчатки кинуть,и в зеркале себя окинуть,и – в зал, где музыка царит.И весь, как слух и осязанье,среди колонн и севрских вазот госпожи Вальтер к Сюзаннескользнуть, как лезвие, сквозь вальс.То влево двигаясь, то вправо,то тех, то этих женщин зля,он все рассчитывает здраво.Он понимает: все не зря.Не зря он с этими и с теми.Не зря нахально и легкоон держит, как цветок за стебель,бокал с искрящимся «Клико»…Не зря с мерцающей розеткойон, элегантный, как виконт,во время позднего разъезданад чьей-то шляпкой держит зонт.Но вот он дома – среди книг,чернил, бумаг… Пора за дело!Играть виконта надоело.Теперь он трезв, как зеленщик.Дрова в камине пламя лижет,а за окном ни лиц, ни крыш.Еще как будто нет Парижа.Написан будет им Париж!Стреляют мокрые дрова.Он пишет свой роман, и странновисит на стуле Мопассанаодежда Жоржа Дюруа…1959

Памяти Ксении Некрасовой

Я никогда не забуду про Ксюшу,Ксюшу, похожую на простушку,с глазами косившими, рябоватую, —в чем виноватую? Виноватуюв том, что была рябовата, косилаи некрасивые платья носила.Что ей от нас было, собственно, надо?Доброй улыбки, стакан лимонада,да чтоб стихи хоть немножко печаталии чтобы приняли Ксюшу в писатели.Мы лимонада ей, в общем, давали,ну а вот доброй улыбки — едва ли.Даже давали ей малые прибыли,только в писатели Ксюшу не приняли,ибо блюстители наши моральныеопределили: «Она ненормальная».Так и в гробу наша Ксюша лежала —на животе она руки держала,будто она охраняла негромков нем находящегося ребенка.Люди, нормальные до отвращения,вы — ненормальные от рождения.Что вы кичитесь вашей бесплотностью,люди, беременные бесплодностью?Вам не простится за бедную Ксюшу.Вам отомстится за Ксюшину душу.1959

Ракеты и телеги

Телегу обижать не надо.Телега сделала свое.Но часто – будь она неладна —в искусстве вижу я ее.Гляжу я с грустью на коллегуи на его роман — телегу.Мы лунник в небо запустили,а оперы — в тележном стиле.О, дух дегтярный, дух рутины!Висят телеги — не картины,и, грохоча как бы таран,телеги лезут на экран.О вы, кто так телегам рады, —у вас тележный интеллект.Вам не ракет в искусстве надо —телег вам хочется, телег.Искусство ваше и прилежно,и в звания облачено,но все равно оно – тележнои в век ракет обречено!

1960

«Все гогочут, все шутят и шутят…»

Все гогочут, все шутят и шутят,все стремятся забиться в уют,анекдотят и песенки крутят,телефоны записывают.Может, взять бы и мне телефончик,сознавая общественный рок,вон у той, что, сияя, как пончик,так и просится радостно в рот?Но в последнее время мне снится,что оборваны все проводаи нельзя ни к кому дозвонитьсяникогда, никогда, никогда.Не с того-то ли мы, не с того-тотак бросаемся в гогот и шуми заемным умом анекдотовзаменяем свой собственный ум?Есть же что-то в душе у любого,снится что-то любому во сне…Где оно, не словечко, а СЛОВО,да такое, чтоб вздрогнули все?1960

«Когда мужики ряболицые…»

Когда мужики ряболицые,папахи и бескозыркишли за тебя, Революция,многие шли бескорыстно.Иные к тебе привязывалисьпреданно, честно, выстраданно.Другие к тебе примазывались, —им это было выгодно.Игра была грубая, наглая,и появилась в историифигура, очень им надобная:мальчик «чего изволите?».Мальчики эти самые,способные-преспособные,пальчики свои сальныек нашим древкам приспособили.Они, изгибаясь, прислуживали,они, извиваясь, льстилии предавали при случае —это вполне в их стиле.Гладеньки, бархатисты,плохого не порицали,а после — шли в бургомистры,а после — шли в полицаи.Я знаю эту породу.Я сыт этим знаньем по горло.Они в любую погодутакие, как эта погода.Пусть у столов они вьются,стараются — кто ловчее.Нужны тебе, Революция,солдаты, а не лакеи.Улыбка лакея приятельская —он все, что угодно, подаст.Душа у лакея предательская —он все, что угодно, продаст.Ершистые и колючие,сложна ваша участь!Порою обиды горючиетерпели вы за колючесть!Вы столько обид получали,столько на вас плели!Но шли вы куда — в полицаи?!Вы в партизаны шли!Мне еще много помучиться,но буду тверд до конца,и из меня не получитсявкрадчивого льстеца.Излишне меня обижают,но это не страшно мне.Излишне меня обожают?И это не страшно мне.Не страшно, что плохо любится,что грустен, как на беду,но страшно, что Революциюхоть в чем-нибудь подведу.Я верю — она очиститсяот плах в кровавой росе.Но вдруг и она — гильотинщица,и даже страшней, чем все?1960

«Не писал тебе я писем…»

Не писал тебе я писем,но не выдержал – пишу.От тебя я стал зависими пощады не прошу.Меня сделали счастливымот негаданной любвитвои серые с отливом,непонятные твои.Может, этого не надо —что-то следует блюсти.Может, будешь ты не рада —так, пожалуйста, прости.Но такое уж тут солнце,что с собой попробуй сладь!Но такие уж тут сосны,что в письме хочу послать!Я живу в Бакуриани.Сладко щурюсь после сна.Над горами, бугоркамивышина и тишина.По дороге санки катят —сколько детства в бубенцах!А задумчивые каплиу сосулек на концах.«МАЗы» буйволов шугают.Пахнет дымом… День настал.И по улицам шагаютгорнолыжники на старт.Я люблю их резкость, жесткость,если кто-то не о том,и застенчивую женскостьв чем-то, очень дорогом,и отлив их щек цыганских,и шершавость смуглых рук,и ботинок великанскихполнокровный, крупный стук.Вот приходят они с трассы,в душ, усталые, идут,и себя, бывает, страннопобедители ведут.Кто-то, хмурый, ходит грузно —ногу парень повредил,ну, и выигравший грустен —видно, слабо победил.Это мне понятно, ибочасто, будто нездоров,я не выглядел счастливопосле громких вечеров.Кто-то, ласково подъехав,мне нашептывал слова,что еще одна победа…А победа-то – слаба!Ты – мое Бакуриани,так случилось уж в судьбе!Мои грусть и гореваньерастворяются в тебе.Я люблю тебя за гордость,словно тайную жену,за твою высокопарность,вышину и тишину.Спит динамовская база.Чем-то вечным дышит даль.Кто-то всхрапывает басом —снится, видимо, медаль.Выхожу я за ворота.Я ловлю губами снег.Что же это за морока —спать не может человек!Я на снег летящий дую,направление даю,потихонечку колдую,дую в сторону твою.Снег, наверно, полетел бы,да не может он лететь!На тебя я поглядел бы,да не следует глядеть.Это вроде и обидно,только что в обиде быть!Мне не надо быть любимым —мне достаточно любить.И, любя тебя без краюв этом крошечном краю,я тебя благословляюи за все благодарю.1960, Бакуриани

Москва-Товарная

Студенту хочется послушать Скрябина,и вот полмесяца живет он скрягою.Ему не падает с неба манна.Идей хватает, а денег мало!Судьба коварная под корень рубит,но, проявляя, как мать, заботу,Москва-Товарная студентов любити выручает — дает работу.Ночь над перроном идет на убыль.Сгружают медики под песни уголь.Сгружают лирики, сгружают физикидрова и сахар, цемент и финики.Состав с арбузами пришел из Астрахани!Его встречают чуть ли не с астрами!Студенты — грузчики такие страстные!Летают в воздухе арбузы страшные,и с уважением глядит милицияи на мэитовца, и на миитовца.Но вот светает! Конец разгрузу…Всем по двадцатке и по арбузу.В карман двадцатку — и к кассе в полдень.Теперь со Скрябиным порядок полный.Арбузы – просто первый сорт. Спасибо Астрахани!Сидят студенты на перроне, громко завтракают,и поездам, так и мелькающим над шпалами,с перрона машут полумесяцами алыми…А сколько свежести и молодости в воздухе!И под арбузы, под гудки паровозныеу них дискуссия и тут во всем размахе:о кибернетике, о Марсе, о Ремарке.Они приходят из Рязаней, из Вологд.Они ночей не спят, бумагу изводят.Им предстоят открытья величайшие.От них зависеть будут судьбы мира.Ну, а пока за то, что выручаешь их,Москва-Товарная, спасибо тебе, милая!1960

«Волга моя, Волга…»

Волга моя, Волга,свет мой голубой,видишь ли ты — вот явесь перед тобой.Двадцать пять мне минуло,двадцать пять лет.Где моя милая?Милой нет.В волосах — предатели —седые прядки.Где друзья-приятели?Играют в прятки.Жил я жизнью грешною,жил, вовсю спеша, —уж такая спешнаяу меня душа.Страшное движение —холод по спине.Но что-то есть двужильное,бурлацкое во мне.Мамка моя, мамочка,дай мне сил еще.Лямка моя, лямочка,не протри плечо.1960

Карусель в Тырнове

Все квартиры пустуют в Тырнове —не бывало такого досель!Над трактирами и над тирамис криком крутится карусель.Все слилось: облака и яблоки,визг свиней и ржанье коней.С неба падаю в яму ярмаркии опять взмываю над ней!Вижу синее, вижу алое…Все исчезло — остались цвета.Вот и вскрикиваю, вот и ахаю,так что ахает высота!Нарастание, нарастание…А болгарочка лет восьми:«Вы не бойтесь — еще вы не старые…»И на «ты»: «На, конфетку возьми!»Ах ты, умница, ах, разумница,если б только ты знать могла,сколько крутится — не раскрутитсякарусельная жизнь моя.Все неистовее, все праздничнейона крутится столько лет,карусель моих бед и радостей,карусель неудач и побед.Нарастание, нарастание…Черт возьми, я сейчас завалюсь!«Вы не бойтесь — еще вы не старые…»Стану старым — не забоюсь!Мир кругом, как огромная ярмарка.Я лечу, задыхаясь, над ней,и ору я кому-то яростно:«Что ты спишь? Крутани-ка сильней!»Так и надо — без тени робости,не боящимся ни черта,чтобы все исчезали подробности,оставались одни цвета!1960, Болгария

Дон-Кихот

Мы за баром сидим в Барселоне и пьемвиски, содой изрядно разбавленное.Это только, конечно, аэродром,ну, а все-таки тоже Испания.Мы за долгий полет устали всерьез.Здесь не то, что в Англии, — жарко.Ну-ка, бармены, — что там стоит — кальвадос?Дай-ка мне. Я читал у Ремарка.Он, с улыбкой прослушав фразу мою,проявляет усердье и живость.Кальвадос для познания жизни я пью —самогонкой шибает жидкость!К сувенирной витрине я подхожу.Нафталином тут сильно пахнет!Ну-ка, что продается тут — погляжу,а быть может, куплю на память.Сколько тут — золоченых — на счастье подков.Тут игрушечные мотороллеры,кастаньеты, и черные морды быков,и, конечно, платки с матадорами.Вдруг я замер перед витриною. Вотна меня застенчиво, грустносмотрит старый знакомый мой — Дон-Кихот —деревянненькая игрушка.Он и шпагу-то хрупкую держит еле,и какая-то в нем покорность тупая.Дон-Кихоты в Испании подешевели.Доллар штука — туристы их покупают.Вот я вижу, лениво жуя бутерброди торгуясь с завидным опытом,долговязый турист из Нью-Йорка беретДон-Кихотов десяток — оптом.Он уходит, окутан в сигарный чад,и у выхода шумно сморкается.Сапоги Дон-Кихотов печально торчатиз карманов американца.1960