«Мосовощторг» в Париж туристом прибыл,имея чемодан и плюс портфель.Французского шампанского он приняли морщится: «Не то, что наш портвейн.Брижитт Бардо? Да разве это баба!Отель хороший это? Ну и ну…Ни тюля нет, ни Шишкина хотя бы…Вот, помню, Дом колхозника в Клину!Возможны провокации и стычки.Всем за руки держаться — мой совет.Что парижанки! Тощие, как спички.Недоедают, — видно, масла нет.Товарищи, должны мы быть внимательны.Запомните вы все — не дремлет враг.Идти в Собор Парижской Богоматери?Мы все же атеисты, как-никак…Канкана избегайте, как капкана.Держаться надо всем по номерам.А на могилу Бунина Иванане следует, — поскольку эмигрант…»Кривится он, взирая на Эль Греко:«И что в нем все находят? Ерунда.Он искажает сущность человека.Вот Лактионов наш — так это да!»В Москве мальчишки наши чуть не плачут —Париж им достается лишь в кино.А здесь, в Париже, от Парижа прячась,«Мосовощторг» играет в домино.1960
Как парится подлец
Вы видели, как парится подлец?Вот он, сопя, под потолок подлез.Урчит, блаженно лежа на боку,потом встает: пора поддать парку.И самый свежий веник выбрав сам,он хлещет сам себя по телесам,со знаньем подливает в шайку квас:«Парок, когда он с
квасом, – высший класс!»Он спину потереть соседу рад.Он в бане – настоящий демократ.И на груди как орден – банный листза то, что он душой и телом чист.Демократично кинет анекдот,демократично выделяет пот,демократично грузной массой всейс народом вместе лезет он в бассейн.И там, качаясь долго на спине,о Сталине вздыхает в тишине.Но вот он возвращается домой,пьет чай, ему заваренный женой,уютно нежась в теплоте кальсон,на сон читает Кочетова он.И, чистенький, в постель ложится спать,чтоб утром делать подлости опять.1960
1961
СССР – Испания
Мальчишка живет на Четвертой Мещанской,в двадцатом веке живет.Он на ходу, большеглазый, ушастый,вечно что-то жует.Мальчишка поет, мальчишка смеется,строгает он что-то ножиком.Летят реактивные самолетынад острым его ежиком.Мальчишка очень любит «болеть».Долгими были искания,но все-таки он раздобыл билетна матч «СССР – Испания».Но где-то есть город такой — Мадрид,и кто-то в Мадриде этом мудрит.Международные сложности,подлые до невозможности!..Мальчишке дела до этого нет —он страшно настырный парень!Лежит у мальчишки в кармане билет —не хочется, чтобы пропал он!Мальчишка, ты горестно жизнь не ругай —грустишь ты о матче слишком…Мальчишка, лепи, мальчишка, строгай, —ты ведь на то — мальчишка!Верю — от войн, от ссор и от бедбудет земля избавлена…Мальчишка, ты береги билетна матч «СССР – Испания»!1961
«Мы в Атлантическом купаемся…»
Мы в Атлантическом купаемся,таком соленом и хмельном!В песке усидчиво копаемся —мы ищем раковины в нем.А рядом черные детинушки —громады – любо посмотреть! —ну что-то вроде их «Дубинушки»поют, таща враскачку сеть.Поют и тянут так талантливо!Но пальцы им уже свело.«А ну поможем-ка, товарищи!А то ребятам тяжело…»И вот с ухватками рыбацкими,имея про запас часок,мы рядом с этими ребятамиза сеть садимся на песок.Мы в этом как-никак ученые.И вот – в усилии рывкаслилась с рукой могучей черноюв веснушках русская рука.Они ритмично нагибаютсяи тянут сети – будь здоров!Они зубами улыбаются,и так светло от их зубов.Улыбки светятся, не гасятся,и мы в кокосовом краюпоем «Дубинушку» их ганскую,как будто волжскую свою.Мы исполнители и авторы.Роняя крупный пот в песок,Россия тянет вместе с Африкой,и получается – дай бог!1961, Гана
«Какая грязь везде, какая грязь…»
Какая грязь везде, какая грязь!Забрызганы высотных зданий башни.Ругаются шоферы, разъярясь,ведя машины медленно, как баржи.Ботинки по-свинцовому грузны.На тротуарах снег вконец затоптан,и, разбухая, бревна у заборов,как боровы, валяются в грязи.А снег уже в полете обречен,и, обреченность эту сознавая,летит он, чистоты не создавая,и тоже грязью делается он.Но, гордо и возвышенно довлеянад обнаглевшей грязью мостовых,стоят в снегу девическом деревья,и грязь – она боится тронуть их.Снег оказался прав, когда он падал.Деревья, как страна внутри страны,и ветви их пушистые, как панты,до звездной синевы вознесены.Снег, несмотря на то, что он московский,там на ветвях, в белейшей темноте,чистейший снег, володесоколовский,а чистота есть воля к чистоте.3 февраля 1961–1997
Дядя Вася
Б. Окуджаве
То зелено, то листьев порыжение,то мелкое сухое порошение,а дядя Вася пишет прошения,прошения, прошения, прошения…Он пишет их задаром — не за что-то.Не за себя он просит — за кого-то,и эта его вечная забота,святая милосердная работа.Не веря ни в иконы, ни в молитвы,он верит, дядя Вася, в государство,и для больного полиомиелитомон просит заграничное лекарство.Он просит, чтобы всем квартиры дали,чтобы коляски инвалиды все имели.Он хочет, чтобы люди не страдали.Он хочет, чтобы люди не болели.А дяде Васе семьдесят четыре…И уж, казалось, он привыкнуть должен,что столько неустроенного в мире.Но не привык. До этого не дожил.Он одинок. Живет он вместе с веточкой,поставленной в бутылку из-под пива.Зимою он окутывает ваточкойей корешки застенчиво, счастливо.И дяде Васе очень странным кажется,что все я в жизни путаю и комкаю.Моей любимой — самой первой — карточкуон, отобрав, повесил в своей комнатке.У дяди Васи сердце разрывается.Он помнит, как друг друга мы любили,и, с карточкой ночами разговаривая,он просит, чтоб мы снова вместе были.Он ходит прямо, сухонький, тревожный,всегда готовый за людей бороться,в шинели ветхой железнодорожнойи с тощенькою острою бородкой.Все бегает, а он ведь очень старый,и старость излечить на свете нечем,но я не верю, что его не станет.Мне кажется, что дядя Вася вечен.Он вечен, как страдания людские,а жалости к ним столько накопил он!Проводником возил он всю Россиюв своем вагоне жестком, некупированном.Все войны, войны — мировая первая,гражданская, вторая мировая.Но так же, так же инвалиды пели,невидящие очи раскрывая.Горели села за окном вагонным.В тифу, в крови Россия утверждалась,и умирала на полу вагонном,и на полу вагонном вновь рождалась.Была дорога у России дальняя,и дядя Вася был в дороге этойи лекарем, и бабкой повивальною,и агитпропом, и живой газетой.Он всех поил какою мог бурдою,всех утешал, кого бедой мотало.Была его работа добротою,и доброта сейчас работой стала.Когда домой я поздно возвращаюсь,я вижу — свет в окне его не гаснет.Кому-то дядя Вася возражает,кого-то защищает дядя Вася.Пусть кто-то в постоянном напряжениилишь за свое на свете положение,а дядя Вася пишет прошения,прошения, прошения, прошения…12–16 февраля 1961, Бакуриани
«Женщины, вы все, конечно, слабые…»
Женщины, вы все, конечно, слабые!Вы уж по природе таковы.Ваши позолоченные статуисо снопами пышными – не вы.И когда я вижу вас над рельсамис ломами тяжелыми в руках,в сердце моем боль звенит надтреснуто:«Как же это вам под силу, как?»А девчонки с ломами веселые:«Ишь, жалетель! Гляньте-ка, каков!»И глаза синющие
высовывают,шалые глаза из-под платков.Женщин в геологию нашествие.Что вы, право, тянетесь туда?Это дело наше, а не женское.Для мужчин, а не для вас тайга.Но идете, губы чуть прикусывая,не боясь загара и морщин,и, от ветки кедровой прикуривая,шуткой ободряете мужчин.Вы, хозяйки нервные домашние,так порой на все ворчите злонад супами, над бельем дымящимся…Как в тайге, на кухне тяжело.Но помимо этой горькой нервности,слезы вызывающей подчас,сколько в вас возвышенности, нежности,сколько героического в вас!Я не верю в слабость вашу, жертвенность.От рожденья все вы таковы.Женственней намного ваша женственностьоттого, что мужественны вы.Я люблю вас нежно и жалеюще,но на вас завидуя смотрю.Лучшие мужчины – это женщины.Это я вам точно говорю!16 февраля 1961, Бакуриани
«В Бакуриани снова я. Так надо…»
В Бакуриани снова я. Так надо,как это было надо год назад.Деревья смотрят добро и мохнато,и крошечные лыжники скользят.Бездумная младенческая негав стране снегов и белых-белых тайн.Наверно, снег идет отсюда в небои облаками делается там.Я не один теперь. Мы здесь вдвоем,два беглеца от суеты долины,и, как снежинки, мы неразделимы,на склоне этом горном снеговом.Нас радует простая здравость лыж,биточков со сметаной и боржома.Здесь нет друзей, но нет враждебных лиц,не надо с кем-то спорить и бороться.Но этого-то мне недостает.Не все же суета внизу, в долине.Конечно, воздух там совсем не тот,но там борьба великая идет,и от нее себя мы отдалили.Выдумываем яблочный режим,но знаем все же неопровержимо,что от режима этого сбежим,а в этом прелесть всякого режима.И путь, наверно, у меня один.Я знаю – будет сложным он и длинным:всю жизнь бежать к вершинам от долини возвращаться от вершин к долинам.16 февраля, Бакуриани
Луковый суп
«Как, вы луковый суп не едали?Значит, Франции вы не видали.Собирайтесь, мосье, идем!»Ах, от запахов ноги подкашиваются!И парижский рынок покачиваетсяперегруженным кораблем.Обожаю все рынки Вселеннойкак художник и как едок.В алых тушах! В кореньях! В соленьях!Ну, а это не рынок — чертог!Груда устриц лежит,из моря только-только.«Любит устрицы Брижитт —потому и тоненькая!»«Артишоки! Артишоки!Помогают от изжоги!»Предлагает негр кокосы,как раскалывать, толкует,ну, а бывшие кокоткибодро спаржею торгуют.И над пестрыми рядами,над грядой омаров сонных,над разинутыми ртамирыб, Парижем потрясенных,этот суп царит в дыму!Не суп, а благовоние!Собираются к нему,как на богомолие!Вот он, луковый, лукавый,фыркает, томится.Это лучшее лекарство!Ну-ка, дайте миску!Ай да лук! Ай да лук!Всю усталость снял он вдруг.И сейчас бы шире круг,да каблуком о каблук!Только неудобно —все-таки не дома.Улыбаясь улыбкой широкой —мол, не кушанье, просто ах! —налегают на суп шоферы,и расклейщик афиш, и монах.Все свежеет — мускулы, мысли.Ну-ка, брат, еще — не срамись!Погляди, как вторую мискупоглощает английская мисс.Погляди-ка, какие цацы,ну, пожалуй, тоньше мизинца,подобрав свои платья по-царски,вылезают из лимузина.К супу луковому строптивоприезжают они, уставот наскучившего стриптизаи от всяческих светских забав.И промасленные пролетариина условные эти талии,не скрывая усмешки, глядят…Ну да черт с ними — пусть едят!И сказал мне попутчик мой фразу(а на фразы такие он скуп):«Изменяется все во Франции, остается лишь луковый суп!»Его ели в тавернах портовыхи крестьяне, присев на земле.Он стекал по усищам Портосаи по усикам Ришелье.Наворачивал Генрих Наваррскийиз серебряных гентских посудэтот, правда, не слишком наваристый,но такой удивительный суп!Он всегда был кушаньем первым,неподвластный годам и векам.Мужики его ели и пэры,но на пользу он шел — мужикам!Над тиарами и тиранами,кавалерами на конях,над красивыми их тирадамипохохатывал суп в котлах!Поправляю ту горькую фразу.Выношу поправку на суд:«Остается народ во Франции!Но, конечно, и… луковый суп!»16 февраля 1961, Бакуриани
Изваяния в джунглях
Вся изваяна из ночи и молчанья,лиловато отливая и лоснясь,отчужденными пустынными очамисмотрит каменная женщина на нас.Но с плечами ослепительно нагими,в наготе своей так девственно чиста,к нам идет навстречу черная богиня,величавей и прекраснее, чем та.Я не знаю, говорить с ней по-каковски.С языком богинь я как-то незнаком.Ее груди тяжелы, как два кокоса,что наполнены прохладным молоком.Ее зубы словно струйка каучука,что белеет на коричневой коре,а на шее, чуть подрагивая чутко,из клыков блестящих светится колье.Я прошу вас, мисс богиня, по-хорошему:вы примите меня в джунгли, словно в храм.Буду бить по небосводу я ладошами,превратив его в грохочущий тамтам!Но идет она так быстро, хоть и медленно.Распрямляется за нею в травах след.И, как прежде, в джунглях делается мертвенно.Я ищу ее, но нет ее и нет…Я ищу ее, листвою поглощенную,но смеется надо мною пустота.Вдруг богиня эта, в камень превращенная,вырастает в полумраке, словно та.Быть опять живой ее прошу я очень,но в ответ – высокомерье тишины,и пустынны эти каменные очи,эти каменные руки холодны.17 февраля 1961, Гана – Бакуриани
Атлантик-бар
Атлантик-бар! Атлантик-бар!Мы с самолета — и на бал!Хозяин — русский эмигрант.Испанка — его барменша,и сам он, как испанский гранд,склоняется так бархатно.На нем игривый галстук-бабочкаи перстенек с печаткой,но он, седой, похож на мальчика,на мальчика печального.Он к детству нами возвращен,и, вспоминая детство,с акцентом спрашивает он:«А как живет Одесса?»Берет себе он стопкуи уж совсем не чопорноподходит робко к столику:«Позвольте с вами чокнуться!»А тут совсем не чокаются.Тут пьют без проволочек.Надравшись, с рюмкой чмокаетсяамериканский летчик.Тель-авивский рыжий Фиманемочку откармливает.Президент голландской фирмырок-н-ролл откалывает.Рок-н-ролл! Рок-н-ролл!Боцман роста башенногоопрокинул в глотку ром,приглашает барменшу.А испанка-то, испанка —чувствуется нация!—вся как будто бы из банкаассигнация!Чуть плечами хрустит,будто отдается.Телом всем она грустит,телом всем смеется.А хозяин тайной больюи тоскою сломлен.Так он слушает любоемаленькое слово.Предлагает он суфле…Бар со вкусом сделан.Все здесь как на корабле —окна, стены.И, наверное, когдаокна бара гаснут,к вам он тянется, суда,горько и напрасно.Бару не с кем петь и пить.Бару одиноко.Бару хочется поплытьдалеко-далеко…17 февраля 1961, Бакуриани