Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
— Товарищи, подошли походные кухни! — крикнул Александр Коростелев. — Нашлись в складах у казаков крупа и сало. Кулеш будет богатый. И водки выдадим по доброй чарке.
Тут уж грянуло дружное «ура!». И пошло греметь отголосками по путям, перекинулось в поселок, где коченели от страха сторонники Дутова, ожидая на постой красных гвардейцев.
Вихрастый паренек с винтовкой за плечами, гревший босые ноги у огнища, скинув вконец разбитые лапти, так босиком и ударился плясать по притоптанному снегу, пока боец из своего подразделения не просунулся сквозь смеющуюся толпу и не поманил его разношенными, но еще целехонькими валенками.
В шуме и веселой толкотне
— О чем загрустил? Айда, покуда из котлов остатки не вычерпали. Твой Бахтигорай как настоящий этапный комендант действует в поселке, но, видно, не придется нам здесь нежиться на постое. Сейчас я разговаривал с Павловым и Кобозевым — через полчаса военный совет. Павлов предлагает немедленно двигаться дальше, пока казаки не опомнились от удара. Сырт у них был самым сильным укреплением, и они еще не подготовились для отпора на ближних подступах к Оренбургу. Павлов думает наступать дальше по трем направлениям: матросы по железной дороге, тебе с Бахтигораем идти к Павловской станице, мы, железнодорожники, выступим с другой стороны линии.
— На Павловку? Хорошо! Я за своего Костю тряхну казаков. Убили они его — факт!
— Что же теперь делать! Помнишь, говорили о здешнем телеграфисте Василии Яковлевиче, я его еще Васютой называл (очень уж он молодо выглядел). Так вот рабочие на станции сказали, будто уводили казаки с телеграфа одного паренька, арестованного ими. Конечно, это Васюта, тот «слухач», которого Петр Алексеевич назвал драгоценным мальчиком.
Подошел Павлов, заглянул в пустой котелок Джангильдина:
— Вы, товарищ Алибий, похоже, голодовку объявили? Скорее заправляйтесь. Вернулась с разъезда разведка. Говорят, закрепляются казаки впереди. Готовят нам жаркую встречу с трехдюймовыми пушками. Что вы на это скажете?
— Тут, на Сырте, пушек было более чем достаточно, однако сумели мы… Взяли.
Дутов с трудом читал телеграмму:
«Красные, не задерживаясь на Сырте, выступили по направлению к Оренбургу тремя отдельными отрядами: эшелонами по линии, трактом на станицу Павловскую и по другую сторону железной дороги. Продвинулись с жестокими боями и, сломив наше сопротивление, взяли Каргалу».
В глазах рябило, и так билось сердце, что руки тряслись, однако не от приступа страха: ярость душила Дутова.
Все эти дни он в спешном порядке формировал новые отряды и отправлял их на фронт, стремясь сдержать натиск противника, но его усилия ослаблялись непокорством казаков-фронтовиков, не хотевших воевать с Советской властью. Сковывало энергию атамана и упорство забастовщиков. Машинистов и кочегаров приводили на паровозы под конвоем, и все равно они умудрялись или сбежать, или устроить в пути какую-нибудь аварию. Штрейкбрехеров награждали, платили им бешеные деньги, но их тоже приходилось сопровождать вооруженным казакам, чтобы по дороге на вокзал с ними не расправились рабочие пикеты. Участились поломки вагонов, простои паровозов, неисправности явно поврежденных путей. Забастовщиков уговаривали, пороли, арестовывали, некоторых расстреляли для острастки, но рабочие не повиновались. Какие-то мальчишки и девчонки — оголтелые лазутчики — лезли из всех щелей, сообщая красным о каждом движении дутовцев.
«Не мудрено, что не удалось удержать Сырт!..» — Дутов оттолкнул тарелку, поставленную перед ним горничной, сорвал салфетку с груди и, смяв, швырнул на скатерть.
Звякнула, обезножев, хрустальная рюмка, опрокинулась серебряная солонка. Жена посмотрела испуганно, незаметно перекрестила тонкими пальцами рассыпавшуюся соль. А Дутов, перекипев в короткой вспышке, со странным спокойствием уставился на нее тяжелым, невидящим взором:— Взята Каргала. Придется сражаться в Оренбурге.
Мертвенно побледнев, женщина метнулась было в сторону детской, но покорно замерла, повинуясь властному окрику мужа:
— Детям ни слова!
Звонок телефона заставил вздрогнуть обоих.
Знакомый голос коменданта города, только обращение без всяких формальностей, без привычного подобострастия:
— Получено сообщение… Вооруженные отряды местных рабочих захватили станцию Оренбург… Казаки разбежались.
— Почему разбежались? Кто позволил? Где командиры?
В трубке тишина. Потом что-то пискнуло, и послышался тот же голос, но уже совсем растерянный:
— Нам тоже надо бежать!..
Дутов швырнул трубку и на мгновение остолбенел: торжествующе грозно заревели заводские гудки, так долго, так упорно молчавшие. Вдруг безмерно устав, атаман подошел к жене, сразу подавшейся к нему, погладил по плечу и со стыдом подумал: «Защиты ищет, а защитить не могу».
— Вы останетесь здесь. Что потребуется — к отцу Мефодию. Детей береги. И не бойся: они… большевики, вас не тронут. — Болезненно поморщился, подавляя судорогу в горле. — У них это… показной гуманизм. А мы скоро вернемся.
Бешено проскакал он со своей охраной к штабу по опустевшим улицам. Багрово светился закат, и на фоне тлевших над степью заревых пожарищ мрачно, чугун-но чернели большие доходные дома с редкими огоньками в окнах. Обреченно стояли особняки богачей. Жалко дребезжали колокола в церквах, напрасно призывая к вечерне: темно и слепо глядели на обезлюдевшие мостовые наглухо закрытые окна горожан. Никто еще не знал, что казачьи войска, оборонявшие подступы к городу, и гарнизон его получили приказ отступать на восток и на юг в степные форпосты оренбургского войска, но обыватели, присмиревшие после падения Сырта, вовсе затаились, заслышав перестрелку на вокзале и то, как вдруг победно, на всю округу затрубил мощный гудок главных мастерских, перекрывая голоса других заводов, мельниц и паровозов, поднялись, закипели рабочие окраины.
«Не удержались. Уронили казачью славу. Не оправдали доверия станичников, надежд всего народа христианского!» Тяжесть этих мыслей так и давила атамана, когда он входил в здание штаба.
Надо было забрать деньги из несгораемых шкафов… Деньги и секретные документы. Но, твердо помня об этом, Дутов двигался машинально, как автомат. Словно отходная молитва, звучали в его ушах слова отца Мефодия, теперь архиепископа оренбургского, к которому он заскочил по пути, чтобы вручить ему судьбу детей и жены. Мефодий, с поразительным самообладанием встретивший весть о разгроме на Сырте, остался верен себе и сейчас, узнав от атамана о поспешном отступлении казачьего войска, об эвакуации штаба.
— Примем, как наказание господне, тяжкие испытания, выпавшие на долю нашу. Верою святою укрепимся и выстоим там, где сила оружия земного поколеблена. — И уже просто, буднично и оттого еще более уничтожающе добавил: — О семействе вашем позаботимся. Ведомо и нам из верных источников, что не взыскивают с младенцев богом проклятые красные варвары.
— Не смогут они удержать власть, — вспыхнув, сказал атаман. — Народ восстанет против узурпаторов.
— Народ темен и дик, а десница власть имущего тяжела.